Милый друг, товарищ покойника

Дима закатил глаза к потолку, потом глянул на меня.

— Двести тридцать… — сказала старушка и тут же спохватилась. — У меня еще по тысяче есть, тут, где-то в другом кармане…

— Не надо! — почти крикнул Дима. — Бери за двести тридцать!

И он вручил ей водяной пистолет, как раньше вручали советский паспорт достигшим совершеннолетия.

— Спасибо, спасибо, сынок, — бормотала старушка, выпятываясь из киоска.

— Ну достала! — вздохнул Дима. — Что у тебя?

Я вытащил пачку долларов и протянул ему почти также, как он протягивал старушке водяной пистолет.

— Тут пятьсот пятьдесят. С процентами… — сказал я.

Дима снова вздохнул. Ему, видно, не понравился мой тон.

— Послушай, — сказал он. — Ты еще не в себе, что ли, после вчерашнего? Похмелиться тебе надо. А потом, ты мне должен меньше.

— Как меньше?

Дима покачал головой и нормально, по-человечески улыбнулся — мне из-за этой улыбки тут же стало неудобно, хотя я и не понимал, что я сделал не правильно.

— Смотри! — сказал Дима. — Четыреста пятьдесят — это долг.

Я кивнул.

После этого у тебя остается пятьсот пятьдесят. Вот из этих денег десять процентов, понимаешь?

Я пожал плечами.

Дима хмыкнул.

— Я всегда был против двойного налогообложения, — сказал он.

Потом вытащил из-под прилавка початую бутылку венгерской «Палинки» и две хрустальные стопки. Разлил.

— Ты что, обижаешься на меня? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— Нет. Со мной что-то не то в последнее время. Извини.

— Ну давай, — он поднял стопку. — Чтобы все у тебя было в порядке.

Мы выпили и я почувствовал, как внутри у меня что-то стало налаживаться, что-то внутри приходило в порядок. Я никогда еще так явственно не ощущал внутренние перемены, как в этот день.

— Хочешь совет? — спросил Дима. — У тебя теперь есть баксы. Надо их раскручивать. Ты же не собираешься завтра умирать, а чтобы жить — всегда нужны бабки. Понимаешь? Есть несколько вариантов. Самый ленивый из них отдавать баксы под месячные проценты. Только не во всякие там трасты и фонды — эти сбегут с твоими баксами через месяц. Есть люди, я тебя познакомлю, нормальные люди. Они берут у тебя баксы под десять процентов в месяц, а сами отдают лохам под залог недвижимости под пятнадцать процентов. Понимаешь? Если лох платит проценты, то тебе — десять, а им пять. Если лох не платит, то его хату или гараж забирают и продают. И тогда тебе все равно десять, а им двести. Но это их работа, а ты ни хрена не делаешь. Сидишь только, и книжки читаешь. А?

Я кивнул и пообещал подумать.

— Когда ты уже начнешь жить по-человечески? — вполне миролюбиво заметил Дима и налил по второй стопке.

Еще засветло я вернулся домой. Вытащил из кармана баксовую «сдачу», полученную от Димы и оставил на кухонном столе. Потом уже разделся.

Мне теперь надо было бояться темноты. Это я уже понимал.

В самой ситуации, мною же созданной, был какой-то горький юмор. Из-за случайности я продолжаю жить, но за мной продолжается мною же организованная охота, которую я не знаю, как отменить. И можно ли отменить? Можно ли рассказать Диме обо всем? Тогда, может быть, он сам доплатит Косте или кому-нибудь, чтобы довели дело до конца, ведь выходит, что я его дурачил с любовником жены, дурачил Костю, играл с ними, как с шахматными фигурами. Нет, надо было находить другой выход или же просто затягивать игру и таким образом продлевать день за днем свою жизнь. Но и это мне не нравилось. Хотя теперь я дорожил каждым днем своей жизни.

На улице начинался вечер. Мне хотелось поехать на Крещатик, найти Лену и привезти ее домой. Но больше хотелось жить и я просто сел в кресло у телефона и стал ждать ее звонка.

Она действительно позвонила примерно через полчаса. И даже согласилась приехать, только попросила встретить ее у выхода из метро. Я пообещал и только потом, когда уже трубка лежала на своем аппарате и до встречи оставалось полчаса, подумал о том, как легко я дал это обещание. Видно продолжалась еще инерция ощущения безопасности жизни. И инерция эта была настолько сильна, что даже одеваясь, я не чувствовал страха перед выходом на вечернюю улицу, где меня за любым деревом или углом мог поджидать молодой человек в черной кожаной куртке.

Но, уже идя к автобусной остановке, я чувствовал кожей этот страх. И уши мои улавливали самые обычные вечерние шумы с каким-то подчеркнутым подозрением к ним. Какие-то двести метров от парадного до автобусной остановки лишили меня энергии и на лбу выступил пот, будто я не прошел это расстояние, а пробежал из последних сил. В автобусе я отдышался. До метро было десять минут езды.

Возвращаясь под ручку с Леной с автобусной остановки домой я чувствовал себя увереннее. Идти вдвоем было не так страшно.

Всю ночь мы любили друг друга с перерывами на разговоры в темноте. В этой темноте мне было очень уютно, даже когда мы оба молча лежали, прижавшись друг к другу.

— А ты бы на мне женился? — спросила вдруг Лена с иронией в голосе.

— Нет, — ответил я. — Я бы тебя лучше удочерил.

— Тогда бы тебя посадили, — засмеялась Лена.

И ее звонкий смех, чуть приглушенный темнотой, звучал сладко и успокаивающе.