Милый друг, товарищ покойника

Листок раздражал меня своей белизной, своей незаполненностью. Все мои желания, вся моя внезапно возникшая бережливость к оставшемуся в жизни времени потеряла всякий смысл. Какие встречи? Какие звонки? Я никому не был нужен и мне никто не был нужен тоже. Это стало вдруг настолько очевидным, что мурашки пробежались по спине. Эта очевидность моей никчемности и ненужности в этом мире привела меня и к более положительным мыслям — мыслям о том, что принятое мною решение о собственном убийстве было единственно верным. Я взял еще кофе и уже хладнокровнее смотрел на ситуацию. И вычеркнул с листка этот ненужный Нине звонок. Теперь я был полностью свободен и мог посвятить оставшееся время только себе и никому больше.

Парень, сидевший в противоположном углу, поднялся и вышел и я остался в кафе один. Барменша ушла в подсобку. Из-за темного интерьера в кафе было сумрачно. А на улице светило бесполезное в это время года солнце. Хотя, конечно, миллионы граждан радовались ему. Граждане привыкли радоваться бесполезным вещам. Я тоже.

Вечером в четверг я сяду поближе к выходу. Так будет удобнее.

8. СРЕДА

В среду утром за окном комнаты плескался туман. Я, поднявшись на ноги, сразу же подошел к окну. Потом оглянулся, понял, что жена снова не ночевала дома. Это объяснило мое бодрое самочувствие. Предстояло как-то заполнить этот последний полный день моей жизни. Бродить по туману не хотелось, хотя туман, должно быть, был делом сугубо утренним.

На кухне я поставил чайник на плиту и уселся за стол.

— Вот и жизнь кончается, — подумал я и почувствовал в своей внутренней интонации какую-то подделанную старость. Словно с каждым днем, приближавшим меня к избранному четвергу, я делался все более неизлечимо больным.

Пить чай с туманом за окном — в этом было что-то от дорогой скандинавской лечебницы для неизлечимо больных, или это как-то Бергман прорезался в ассоциациях.

Снег в этом году выпадет без меня.

А вдруг именно грядущая зима будет бесснежной, а я этого не увижу?

Не велика потеря, впрочем. Это только сэкономит городу бюджет, обычно затрачиваемый на уборку снега.

Мысли мелочились в моей голове. Ничего высокого, ничего истинно философского. Словно и сам я всегда был мелким, неглубоким человеком. И теперь уж вправду единственное, что могло меня возвысить если уж не в моих собственных глазах, то в чужих, это насильственная смерть. Звучит глуповато. Видимо хороший сон и мирное пробуждение с последующим созерцанием первобытно чистого тумана пробуждают глупость или же про крайней мере вызывают банальнейшие мысли.

Неплохо бы в последний день написать несколько писем давно забытым знакомым. Что-нибудь о планах на будущее. Это и отвлечет от мыслей о четверге, и привнесет трагизма в день пятничный.

Не допив чай, я сходил в комнату за ручкой и бумагой.

«Дорогая Таня, — писал я в Москву молодой разведенной женщине, отдыхавшей когда-то в нашей компании в Крыму, после чего мы пару раз обменялись теплыми письмами. — Извини, что долго не писал. Жизнь в последние два года потихоньку разваливалась и вот наконец развалилась окончательно. Теперь у меня нет ни работы, ни семьи. Я вышел на стартовый „ноль“ и передо мной опять все пути открыты. Молодым везде у нас дорога. О будущем начну думать через пару дней, а пока грущу о прошлом. Но грущу неискренне, а скорее из-за глубоко засевших в генах православных традиций. Даже не грущу, а скорблю. Это слово больше подходит. Думаю, что когда отскорблю, отгрущу и отплачу, то есть после девяти и сорока дней (или часов) начну собираться в Москву. Был бы очень рад увидеться, вспомнить о былом, о друзьях-товарищах. Будет время и желание — пиши. Адрес на конверте. Целую.»

Письмо написалось удивительно легко, на одном дыхании. Думал было еще с десяток накропать, пока туман и так легко пишется, но вовремя остановился.

Телефон зазвонил. Пришлось вернуться в комнату.

Звонила жена. Сухим голосом предупредила, что заедет на машине со своим коллегой, чтобы забрать свои вещи.

— А машина у коллеги красного цвета? — спросил ее я.

Она повесила трубку.

Не желая в свой последний день встречаться с женой и ее «коллегой» я быстро оделся и вышел на улицу.

Туман все еще заменял воздух. Медленно проезжали мимо по дороге осторожные машины, нащупывая путь желтыми фарами. Люди проходили мимо тоже как-то странно, возникая словно из ничего и тут же растворяясь в туманном молоке. Среда начиналась мистически, словно из этого тумана вот-вот должен был возникнуть другой, новый мир, в котором всем будет хорошо, и куда смогут уйти все те, кто не прижился и не устроился в старом мире.