Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе

«Как скоро мы приложим закон естественного избрания к человечеству, мы увидим с удивлением, с горестию, как были ложны до сих пор наши законы, политические и гражданские, а также наша религиозная мораль. Чтобы убедиться в этом, достаточно указать здесь на один из самых незначительных ее недостатков, именно на преувеличение того сострадания, того милосердия, того братства, в котором наша христианская эра постоянно полагала идеал социальной добродетели; на преувеличение даже самопожертвования, состоящее в том, что везде и во всем сильные приносятся в жертву слабым, добрые — злым, существа, обладающие богатыми дарами духа и тела, — существам порочным и хилым».

Эта грубая проповедь социального дарвинизма отвергается Достоевским и его единомышленниками. Николай Страхов называет ее «дурным признаком», а Константин Победоносцев мрачно пророчествует: «Печальное будет время — если наступит оно когда-нибудь, — когда водворится проповедуемый ныне новый культ человечества. Личность человеческая немного будет в нем значить; снимутся и те, какие существуют теперь, нравственные преграды насилию и самовластию»: тогда личность можно будет «раздавить так, как давят насекомое».

Однако Достоевский прозревает в Константине Победоносцеве и обратный лик: осуждая бесчеловечную суть социального дарвинизма, он одновременно презирает и отрицает живого человека, обремененного мирскими заботами, окруженного печалями и радостями жизни, на что однажды укажет ему Иван Аксаков: «Твоя душа слишком болезненно чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ничто живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которое преизбудет лишь в свободе».

Такое отрицание живого человека окажется для Константина Победоносцева трагическим: идея «подморозить Россию», дабы избавиться от «революционных тараканов», осуществляется им на государственном и церковном поприще. Он действительно поступает как Никифор, выплескивающий «всю комедию» в лохань, и заслуживает ироническое прозвище «благороднейшего старика» в романе и отвратительного «кощея» в жизни, о чем свидетельствует эпиграмма русских философов Владимира Соловьева и Сергея Трубецкого:

Сановный блюститель
Духовного здравия,
Ты, рабства, бесправия,
Гонений ревнитель,
Кощей православия!

Христианская диалектика Достоевского заключается в том, что, отрицая социальный дарвинизм как учение, она также отрицает отрицательное отношение к его адептам, ибо в противном случае это означает действительное согласие с отрицаемым учением. Впоследствии Николай Бердяев справедливо обнаружит сходство между Победоносцевым и Лениным: оба не верят в человека, презирают его и видят «спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах». В этом смысле Владимир Ленин есть духовный продолжатель победоносного дела Никифора, и Достоевский прозорливо выписывает в образе «благороднейшего старика» будущего вождя русской революции (знаменательно, что Ленин носил подпольную кличку «Старик»).

Антропоинсектическая идея непосредственно сочетается с идеей замкнутого пространства: таракан неизбежно попадает в стакан. Стакан, как замкнутое пространство, имеет свою философию устроения. Отказ от божественного означает отказ от бесконечного: мир представляется как банька с паутиной в углу, как стакан, полный мухоедства. В конце концов, и взгляд Франческо Альгаротти на Петербург как на «окно в Европу» предполагает, что Россия есть какое-то огражденное, заколоченное пространство или, выражаясь языком Победоносцева, «ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек».