Милый Эп

Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и, кивнув на свой дом, сказал:

— Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу. Считает свою жизнь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо, понимает. Э-э, пустяк! Смотри-ка, — кивнул он на воспаленно-красный закат. — Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней — весь год будет везучим!

Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости. Малиновое солнце, полное безлюдье, овражный мрак, тошноватый запах нечистой кухни и воображаемые существа — все это навеяло мне мысль, что тут началась не только жизнь города, но и жизнь вообще, что эта жизнь еще в самой зачатке и что на дне лога, в тине, барахтаются пресмыкающиеся, а мы — пока не люди, а неизвестно кто, какие-то приматы, которым расти и расти до человека. И наше возвращение домой было как бы успокоенной эволюцией, полетом из мезозоя. И было приятно подниматься вверх и шаг за шагом становиться человеком.

В нашем мире было светлей и радостней — бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними, над церковью и цирком кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.

— Август мне понравился, — тихо сказала Валя. — Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.

— Ты о чем?

— Вообще о жизни.

— Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет напролом, как лось. У него впереди большое, не промажет! — сказал я, поймал Валину руку и закачал ее.

Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила:

— Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?

— Какую?

— Сестру Августа.

— А-а, был у них зимой.

— Она тебе нравится?

— Забавная.

— А сколько ей лет?

— В третьем классе.

— Всего лишь? — удивилась Валя. — А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.

Я вздрогнул и спросил:

— А отец жив?

— Да, но он живет не с нами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. — Валя было взгрустнула, но оживилась опять. — Эп, а ты кем хочешь стать?

Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут — сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил:

— Хочу стать с головой!

— А-а, — понимающе протянула Валя. — Эп, а есть у тебя мечта не головная, а для души?

— Есть! — ответил я и оглядел угасающее небо. — Хочу, чтобы над церковью галки летали!

— Поп ты, больше никто! — сердито дернув плечами, сказала Валя. Уж очень, видно, мои слова разошлись с ее мыслями. — Свидание — у церкви, мечты — о церкви! Фу!..

Я рассмеялся, но тут же грустно рассудил:

— А что делать? У тебя — парк, у Шулина — Лебяжье болото, а у меня — церковь. Детство не выбирает географию.

Серьезно глянув на меня, Валя расцепила наши пальцы и двинулась по синусоиде, то отдаляясь, то приближаясь, а я, размышляя, топал прямехонько, как по оси абсцисс.

— Эп, а вот скажи: то, что мы с тобой вместе — это маленькое или большое? — внезапно спросила Валя, приблизившись ко мне и более уже не отдаляясь.

По моим плечам пробежали мурашки, и я ответил:

— Для меня — большое.

— Для меня — тоже. Поцелуй меня! — шепнула она. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, и Валя сразу нахмурилась. — Бояка ты, Эп! Тебе бы только темные коридоры!

— Вовсе нет, — смущенно возразил я.

Валя свернула к церковной ограде. Там, под вечерним навесом тополиных веток, я настиг ее, осторожно прижал к святому забору и поцеловал трижды — по-христиански.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Вчера мать с отцом ходили в гости, вернулись в двенадцатом, и я, поняв по их устало улыбающимся лицам, что им не до анкет, даже не заикнулся о них, да и свою не заполнил. Проштрафилось полкласса. Срок оттянули до завтра. Собравшись было корябать ответы левой рукой, чтобы обеспечить аноним, я внезапно сообразил, что все это может сделать Валя — быстро, дешево и красиво, тем более, что секретов от нее у меня не было. Валя предупреждала, что сегодня немного задержится, но шел уже пятый час… Я копался в телевизоре, который в последнее время бессовестно бросил, как и беднягу Мёбиуса, оставив его одноруким. Я все бросил, кроме английского. Вот и сейчас маг вертелся, и два голоса разыгрывали на английском языке сцену в продовольственном магазине. Сначала я ничегошеньки не улавливал, а, по совету Вали, просто привыкал к чужим звукам, потом стали прорезаться знакомые слова: колбаса, цена, чек, всякие любезности, наконец, при пятом прокруте понял почти все и сам вклинился в разговор. Вдруг откуда-то донесся глухой раскат.

Я выглянул в окно и обмер.