Милый Гектор

— Да, Восьмого марта. Где-то в начале марта в нашей институтской столовой я подсмотрел у соседа за столиком фельетон из ленинградской газеты. Там вскользь упоминалась Зайчикова Е. В. и кафе, где она работает, «Глория». Через несколько дней — Восьмое марта, нерабочий день, и я махнул в Питер.

13. Беседа в парке

Нашел я ее быстро. Но Лена, которую я увидел тогда…

Мы долго сидели на лавочке в парке. Сначала разговор не клеился, потом как-то разговорились. Я вспомнил, как однажды мы с ней все воскресенье провели на ВДНХ, на ней было белое платье в синий горошек. Ей оно шло. Я спросил, есть ли у нее теперь платье в горошек.

А она меня на смех:

— В горошек! В таком в деревню на принудительную картошку ехать… А платьев у меня много. И наших, и заграничных. И две шубы! Если захочу, на каждый палец по два кольца золотых надену. Хочешь, подарю золотые часы? Или «Волгу»? При твоей работенке о машине и не помечтаешь!

Говорила нагло, издевалась.

Я спросил, за что посадили ее отца. Она ответила: за политику, он был учителем истории — ну и чего-то сказал лишнего. А донос на него написала литераторша Крышкина.

Я сказал, что помню Крышкину: такая была скромная, тихая.

Она взорвалась:

— Скромная! Еще скажи: идейная, а у самой-то сестра была замужем за художником, который во время оккупации сотрудничал с немцами и ушел с ними в Германию.

Я спросил ее, искала ли она потом эту литераторшу.

Она удивилась:

— Зачем?

Я ответил:

— Чтобы прибить.

Она засмеялась:

— Если всех таких прибивать, некому будет в очередях за колбасой стоять. Их хлебом не корми, дай только свести счеты через органы. Такой уж народ у нас. До любой власти примечательный.

14. По Достоевскому

— И что было дальше?

— Да ничего. Я тогда подумал: а ведь она права! Трусливый у нас народ. Гениальных, талантливых у нас стадионы.

А вот готовых на поступок… Как там у Достоевского? Дошел до такой черты, что если не перешагнешь — будешь несчастлив, а перешагнешь — еще несчастнее станешь. Я много думал, составлял планы. Но решиться не мог. И меня это очень злило.

— И вы спрашивали себя: тварь я дрожащая или право имею?

— Все совсем не так. Я далеко не тварь дрожащая и знаю, что убивать просто так нельзя. Другое дело — отомстить. Отомстить за Лену, за себя. За то, что эта литераторша украла у меня любовь. Согласитесь, это совсем другое. Это больше Шекспир, чем Достоевский.

— Любовь… Да полноте, Ростислав Романович! Когда-нибудь, и, может, даже очень скоро, вам захочется рассказать всю правду. А вот собеседника вы не найдете. Сейчас у вас, может быть, последняя возможность рассказать всё человеку, который будет вас слушать. Сочувствовать не будет, но будет слушать. С годами вы поймете, как это важно, когда тебя слушают.

— А как же у Достоевского: «Люди, даже чуть-чуть способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками»?

— Преступниками, говорите? Но между Российской Федерацией и страной, где вы сейчас проживаете, нет соглашения о выдаче преступников. Следовательно, любое ваше признание никак не отразится на содержании вашей жизни. Так что было дальше?

— Я вернулся в Москву. Украл у Таганкина ключи, сделал копии, взял машину — и в Канузино. В портфель положил маленький лом. С центральной площади позвонил Крышкиной, попросил воды для радиатора. Она говорит: «Заходите». Думал ударить по голове, потом включить газ… Она открыла дверь, пустила на кухню. Я что-то пробормотал. Речь заготовил заранее, но тогда ничего не получилось. Она перебила: «Вы, — сказала, — пьяны». Начала выталкивать, угрожала поднять шум, вызвать милицию. И я ее толкнул. Она упала. Ударилась обо что-то головой. Не стал я ее разглядывать, понял: включать газ уже не имеет смысла. И в машину. С какого-то моста бросил лом в реку. В Москву въехал, когда начало светать. Увидел автобус, затормозил. Бросил машину, добежал до остановки. В шесть тридцать был дома. В семь ловил такси. В десять пятьдесят предъявлял билет в Шереметьеве. Всё. Как вам моя история?

— Интересная история. Почти героическая. Только не пойму, Ростислав Романович, зачем вы сами на себя поклеп возводите. Крышкину вы не могли убить.

— Но тем не менее убил.

— Вы не могли убить Крышкину, потому что в ту ночь вы изучали историю кельтских племен. Разве не так?

Ржавцев молчал.

— Так, Ростислав Романович, именно так. А посему от Достоевского перейдем к кельтским племенам.

3. Дальнобойщик Гвоздев

15. Кельтские племена

— В ту ночь вы находились в квартире гражданки Константинопольской Зои Ильиничны по адресу: Москва, Сивцев Вражек — и обсуждали проблему кельтских племен. Не отрицаете?

— Перевелись на Руси честные подружки. Доложила тыква Константинопольская! А ведь втолковывал я ей: не болтай, не болтай. Слово давала, стихи душевные читала. Я давно заметил: пуще любого лиха следует остерегаться девиц, которые читают стихи. У вас есть знакомые дамы, которые читают вслух стихи?

— У меня нет знакомых дам, которые читают вслух стихи.

— Вам повезло. Вы мне покажете кино?