Милый яд

Призналась, что это именно я каждый День святого Валентина ходила на могилу Келлана и оставляла там розы. Тейта всегда интересовало, кто это делал. Он тоже рассказал мне то, чего я не знала.

Например, Келлан был прекрасным спортсменом и в детстве пользовался некоторой популярностью, о чем я подозревала. Член команды по плаванию и звезда легкой атлетики. Затем случилась очень постыдная смерть его матери, которая наделала много шумихи.

С этого момента дети насмехались над ним из-за его испорченной семьи. Их родители запрещали с ним играть, а после смерти матери Келлана некому было отвезти к друзьям после школы. Его отец торчал в своей комнате, писал или развлекался, а брат изучал в Гарварде медицину.

Тейт рос с нормальной матерью, которая разбежалась с Терри Маркетти еще до рождения сына. Она привила ему все нормальное, что было в мире, а вот Келлан угодил в эпицентр урагана из проблемной модели, замученного творца и их публичной истории любви.

Тейт рассказал, что у Келлана были те же проблемы с психоактивными веществами, что и у Терри. Он равнялся на своего отца и пытался подражать ему во всем. Даже в дурных привычках. Мы обменивались воспоминаниями бог знает сколько времени, пока внезапно, после третьей рюмки, не замолчали.

Тейт уставился на стойку.

Я уставилась на него.

– У меня завтра дела с утра пораньше, – он зажал кредитную карточку между указательным и средним пальцами и протянул ее бармену.

Я порылась в сумке, чтобы тоже достать свою, но он накрыл мою руку ладонью. По рукам побежали мурашки, и я резко втянула воздух.

Он отпустил меня.

– Не трать деньги.

Бармен вернула ему карточку с чеком, а еще с салфеткой с ее номером телефона. Я внимательно наблюдала, как Тейт оставил ей тридцать процентов чаевых и скомкал салфетку в руке, когда она отвернулась.

Мы вывалились на улицу. Я обхватила себя руками, но не из-за холода.

Тейт начал ловить такси.

– Я поймаю тебе машину.

Бегло взглянув на телефон, я увидела, что уже половина двенадцатого, и в двадцать два года с куда большей опаской отнеслась к идее прогуляться в полночь по улицам Нью-Йорка, чем в подростком возрасте.

Мы действительно провели вместе пять с половиной часов?

Такси, застрявшее на красном свете, замигало нам, показывая, что сейчас подъедет. Мы одновременно повернулись друг к другу.

– Спасибо, что делаешь это, – он машинально сжал мою руку. Точно так же, как брал ту женщину.

Тейт делал все так бесцеремонно, что я задалась вопросом, способен ли он проявлять хоть какие-то чувства, не связанные с Келланом.

– Конечно. Я бы оставила тебе свой номер на случай, если ты захочешь еще поговорить о Келлане, но, насколько заметила, ты не силен в цифрах, – я имела в виду бариста и бармена с сегодняшнего вечера.

– Остроумно.

Я постучала по виску, не обращая внимания на слабую боль в груди.

– Оружие массового уничтожения.

– Держи это оружие запертым и в безопасности, – он поднял руку и потер большим пальцем мой лоб. В его глазах не отражалось ни одной эмоции. – Прощай, Чарли.

– Прощай, Тейт.

Машина остановилась у обочины. Я села в нее, а Тейт сунул деньги в руку водителю, забрал у него визитку и пообещал перезвонить, чтобы убедиться, что я благополучно добралась домой.

Я достала последний пенни Келлана и покатала его в пальцах, когда Тейт исчез в дверях бара, из которого мы только что вышли.

Зачем он снова туда вошел?

Чтобы договориться с той барменшей, дурочка.

Я не должна ревновать.

Не должна.

Но я ревновала.

Глава двадцать вторая

= Шарлотта =

Вернувшись домой, я нашла у двери украшенную оберточной бумагой коробку и записку. Записка свисала с посылки, покрытая черными отпечатками пальцев. В отличие от Тейта, я не могла удержаться от чтения личных документов, особенно когда они были на виду.

Я отперла дверь с коробкой в руках. В записке говорилось:

«Лия, могу я пригласить тебя куда-нибудь в эти выходные? Хочу показать тебе кое-что особенное. – Джона».

Сунув коробку под мышку, я направилась в спальню Лии и постучалась в ее дверь. Свет из щели под дверью подсказал, что она еще не спит. Я всегда осторожно к ней приближалась. Как будто могла неосторожным словом или жестом ее воспламенить.

– Лия, – я прочистила горло, презирая себя за то, как неестественно чувствовала себя рядом с родной сестрой. – Открой дверь.

Дверь открылась в ту же секунду: Лия стояла передо мной, завернувшись в атласный белый домашний халат, а ее волосы были замотаны полотенцем.

– Что случилось?

– Смотри, – я замерла у ее комнаты и передала коробку и записку. Она не взяла, переводя взгляд с меня на коробку. – Это от Джоны.

– Да, – фыркнула она, изображая черствость. – Я заметила, когда возвращалась домой.

– Заметила? – непонимающе переспросила я. – Почему тогда не принесла ее сама?

Выражение ее лица не изменилось. Оно оставалось пустым, непоколебимым и апатичным, как у человека, который смирился со своим существованием, но не планировал как-то им распоряжаться.