Милый мой Игнатиус

Я начал спорить. Я начал рассказывать Василисе о Сигейском холме и вообще всячески настаивать на том, что греки хоронили убитых там, где тех застигла гибель. Не было у них, как у египтян, технологий сохранения тел умерших, а за время плавания к северным берегам Чёрного моря герой так бы разложился, что вряд ли кто после этого считал его героем. Василиса продолжала не соглашаться, и апеллировала к тому, что мать героя, Фетида, была русалкой, и безо всяких сомнений владела магическими способностями, пусть не такими совершенными, как в нынешнее время, но вполне достаточными, чтобы без ущерба доставить тело сына на Левку. Да и Одиссей, говорят, тот ещё колдун был, и мог поспособствовать матери лучшего друга. В-общем, спор наш зашёл далеко и едва не до драки. Василиса плеснула в меня остатками кофе и снова попыталась наложить оковы молчания. Я выкрикнул, что молчать не буду даже с оковами, и в дерзкой форме попенял ей на то, что она использует в споре запрещённые приёмы. За меня был Фархунд, за Василису жабоид и, кажется, дворецкий. Он не говорил прямо о своей поддержке, но в очертаниях его лукавой улыбки скрывался огромный протест против моей версии.

— Да пошёл ты к чёрту! — выкрикнула Василиса, и на этой ноте наш высокоисторический диспут пришёл к логическому завершению: мы сами себя запутали и уже не знали, что делать и куда бежать. Выручила всех навка. Она то ли плохо знала историю, то ли хорошо разбиралась в мифологии, но предложение её прозвучало, как откровение от новоявленной апостольши. Она сказала:

— Надо искать не могилу. Надо искать самого Ахиллеса.

Глава двадцатая, разделяющая моих друзей на друзей и тех, кого надо в музей

Спать мы разошлись по разным комнатам. В Василисином Дворце-на-свалке комнат было хоть отбавляй. Мне отвели горенку глубоко под землёй, что в принципе выглядело логично, ибо все этажи дворца имели значение минус: минус первый этаж, минус второй. Меня отправили на минус четвёртый, ниже находился только минус чердак. В свете свечей горенка казалась вполне уютной, хоть и без претензий: кровать, тумбочка, эмитированное окно с занавеской. Я одёрнул занавеску и увидел бесконечную темноту.

— Потому что ночь, — резюмировал увиденное сопровождавший меня дворецкий.

— А почему нет звёзд?

— Потому что на небе тучи-с.

На всё у него были ответы.

— Ужин будет?

— Будет завтрак. Завтра. Что вы предпочитаете?

— А что у вас есть?

— Что вы предпочитаете? — настойчиво повторил он.

— Ну тогда… — в моей голове заиграло воображение. — Тогда мне лозаннских устриц и…

— Не сезон-с, увы. Формулируйте свои желания сообразно времени года.

— Если не сезон, тогда зачем спрашивать, что я предпочитаю? Несите, что есть. Яичницу с колбасой, стакан апельсинового сока. Или на апельсины в этом году не урожай?

— Урожай-с.

— Тогда большой стакан.

Дворецкий отвесил поклон и удалился. Я разделся, вынул из шкафа халат и вдруг осознал, что устал, как собака. Сутки без сна. Споры, стрельба, откровения. Руки опустились, навалилась слабость. Я дунул на свечу, но свеча оказалась магической, под моим дуновением она даже не трепыхнулась. Я провёл ладонью над огоньком — он и не обжигал тоже, значит, спать придётся при свете.

В дверь постучали. Дворецкий с завтраком?

— Войдите, — позволил я.

Вошёл Фархунд. Он скользнул по комнате подозрительным взглядом и быстро закрыл за собой дверь.

— Ты один, друг мой?

Он беспокоился. На его лице застыла озабоченность, и, стало быть, пришёл он ко мне не ради дружеской беседы.

— Как видишь.

Но глазам он не поверил и принялся шептать заклинания, аккомпанируя словам жестами рук. Через минуту, не обнаружив ничего плохого, он облегчённо вздохнул и посмотрел на меня уже своим обычным добрым взглядом.

— Как я беспокоился за тебя, друг мой…

— Фархунд, у тебя какой уровень магии? — перебил его я.

— Второй. Игнатиус-ака, я пришёл разговаривать с тобой. Очень нужный нам с тобой разговор. Не будем отвлекаться на мелочах.

— Второй? Значит, ты сильный волшебник?

— Не сильный, нет, — он призадумался на мгновенье. — Хороший.

— Ну так если ты хороший волшебник, то мог бы догадаться, что я хочу спать и мне сейчас не до разговоров.

Фархунд повёл рукой, и моя сонливость, а вместе с ней и усталость, исчезли. О, как! Я снова был готов сражаться с гномами, бегать от законников, спорить с Василисой. Хотя насчёт спорить с Василисой я поспешил, будет достаточно, если я просто побегаю от законников.

— Что ты сделал?

— Я дал тебе хушҳолӣ ва қувват — бодрость и силу, друг мой. Но это скоро пройдёт, поэтому давай говорить, пожалуйста.

В общем-то, я так и так был готов говорить с ним, друг всё-таки, а друзьям отказывать нельзя, но с бодростью наше общение станет лучше.

— Слушаю тебя, Фархунд, что ты хотел?