Мимикрия в СССР

На другое утро мы пораньше пошли на пароход и без всяких проволочек получили каюту первого класса. Я первый раз ехала на пароходе и все здесь для меня было ново, интересно и нравилось. В первый же день мы познакомились с многими пассажирами. Мало кто ехал по делам, для деловых поездок движение было слишком медленным. Большинство, как и мы, ехали, чтобы посмотреть Волгу, провести отпуск на пароходе; некоторые ездили до Астрахани и возвращались обратно. Вскоре мы нашли партнеров для преферанса, и вечерами, когда темнело, играли в карты в кают-компании.

Уезжая из Сталинграда, я пошла к книжному киоску купить книгу на дорогу; ничего интересного не увидела и купила самую толстую: избранные произведения Горького. В ней был роман, которого я не читала, и мелкие, волжские рассказы, я думала, мне будет интересно читать описание жизни волжских городов, как раз тех, которые мы собирались посетить. На другой день я взялась за чтение, взялась — и почти немедленно мне сделалось противно читать. Я, конечно, представляла, что можно ожидать от Горького, в школе мы разбирали его произведения, и они не вызывали во мне желание почитать Горького больше, но все-таки его "босяцкие рассказы", "Челкаш" и пр., были довольно интересны. Почему-то я подумала, что и эти рассказы такого же рода. Но то, что я начала читать, было возмутительно гнусно. Меня до глубины души возмутила грязная ложь на русского мастерового и ремесленника. Это было вразрез всему, что я знала, сама видела и слышала. Я сказала Сереже:

— Ну и паршивец Горький, как ему не стыдно было смотреть в глаза людям после такой брехни?

Сережа рассмеялся:

— Я, признаться, удивился, когда увидел, какую книгу ты выбрала.

— Почему же ты не посоветовал мне купить что-либо другое?

— Я думал, ты знаешь, что тебе хочется и что покупаешь.

— Я надеялась, что рассказы о приволжских городах как раз подходящее теперь чтение, но эта грязь больше, чем можно было ожидать, даже от "буревестника" революции.

— Выбрось ты своего Горького за борт, чтобы он не портил тебе настроение во время поездки.

На пароходе поднялась суматоха, когда увидели, что книга упала за борт. "Такая большая и, видно, дорогая книга, — говорили пассажиры, — как жаль, что упала". А я с удовольствием наблюдала, как она набухла в воде и потонула. Стоявший недалеко от нас пассажир, наш сосед по каюте, как я потом узнала, учитель, спросил:

— Что это за книга?

— Избранные произведения Горького.

Мне показалось, что в его глазах мелькнуло удовольствие и он понял, почему она упала в воду. С этого времени он сделался моим хорошим приятелем до самого конца поездки.

Мы выходили и осматривали все города, где останавливался пароход. Мне очень понравилась Самара, в ней много небольших домиков, украшенных как кружевом, деревянной резьбой. У нас на Кубани также украшают дома резьбой, и у нас дома на веранде была резьба, но она большею частью простого рисунка и ее немного; здесь же кружево резьбы сложного узора и его много: вокруг окон, крылечка и вдоль всей крыши, и это делало город очень нарядным! Мне также понравился саратовский театр и здание городского управления, выстроенные в старорусском стиле к трехсотлетнему юбилею царствования дома Романовых.

Мы провели также несколько часов в Казани, осматривая старинную татарскую крепость.

В Нижнем Новгороде мы прожили два дня, а потом через Ярославль поехали в Ленинград. Мы собирались ехать по каналу Москва-Волга, но в нужный нам день на пароход не было билетов, а кроме того, мне уже надоело ехать на пароходе и мы решили проехать северным путем, где мы еще никогда не были. Ехать было очень удобно, мы купили билеты в "международный" вагон первого класса.

Северный лес из окна вагона казался мне необыкновенно красивым. Особенно очаровательными были березы. У нас на Кубани березы — редкость. В Вязьме я купила большой пакет вяземских пряников и отослала их в подарок дочке.

Приехав в Ленинград, мы остановились у моего товарища студенческих лет Максима Чумака. Он живет не в самом Ленинграде, а Детском Селе. По ленинградским стандартам, у него довольно большая квартира: две комнаты, кухня и балкон. Квартира находится в бывшем монастыре, и тотчас же за монастырской стеной детскосельский парк.

В студенческие годы Максим был нашим партийным руководителем, секретарем бюро парткома института. Он всегда был убежденным и заядлым коммунистом, принимавшим деятельное участие в расправе над кубанскими казаками во время коллективизации, хотя сам и был сын казака. Несмотря на то, что я не разделяла его политических убеждений (я это всеми силами скрывала), мы всегда были хорошими друзьями, и мне интересно было встретиться с ним снова.

Максим мало изменился. К тридцати годам он достиг звания доцента в столичном институте, имел семью, хорошую квартиру, и я ожидала увидеть его счастливым и здоровым. А он каким был худым и серолицым студентом, таким и остался.

— Что ты такой измученный? — спросила я его. — Верно, по-старому отдаешь много сил общественной работе!

— Приходится отдавать, — ответил он коротко.