Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла

«Господин полковник, — сказал Болаффия, когда его принял Скит, — приступим прямо к делу: вы — военный, я — маклер. Вы имеете право на эти трофеи. А у меня имеется к ним ключик. Дайте мне доллары, чтобы нанять триста рабочих, которых я наберу сам. И я откопаю этот клад. Я отдам вам восемьдесят пять процентов, а себе оставлю пятнадцать. Это по-джентльменски…» Переводчик перевел, покачав головой. Но полковник Скит лишь кивнул. И подписал. Полковник Скит был слишком горд и ленив, чтобы торговаться с итальянцем, с побежденным. Вскоре полковник Скит стал генералом и круг его деятельности расширился. Ему уже не было дела до синьора Болаффия! А тот платил мизерную зарплату и выгодные комиссионные. Две недели спустя он забыл немецкий язык и начал коверкать английский. Он лично руководил раскопками, демонтажем, предотвращением аварий и погрузкой.

Фабиано Болаффия поспевал всюду. Даже на банкет в честь победы, отпразднованной в Генуе. Марк Кларк принимал высокого британского гостя из Триеста — маршала сэра Гарольда Александера. В удобный момент Скит представил всем генералам своего «dear friend Fabby». Синьору Болаффия вдруг нацепили на грудь три ордена: два американских и один британский. Но важнее было другое: то, что соотношение «пятнадцать процентов мне, восемьдесят пять — тебе» мало-помалу превратилось в «восемьдесят пять процентов мне, пятнадцать — тебе». Когда премьер-министр Бономи однажды посетил Лигурию, чтобы в свою очередь пожать руку смелому патриоту и предпринимателю Болаффия, тот уже носил фрак. Вскоре после этого на его лацкане рядом с иностранными появились два римских знака отличия.

Иной раз слышишь, что эпоха первоначального накопления капитала давно миновала. Кое для кого она началась лишь весной 1945 года. И таким «накопителем» является электромагнат синьор Фабиано Болаффия.

VIII

Убальдино заканчивает свой рассказ: «Вы скажете, что нынешний почетный гражданин был изменником родины; что на его деньгах налипло много крови; что дома он под башмаком у жены, а в глубине души трус… Все верно, сударь. Совершенно верно. Господи боже! Ну и что из этого? Кроме синьоры Леонтины и всей Италии, этого ведь никто не знает. Ни одна душа. Воробьи чирикают об этом на всех крышах. Чирикают непрестанно. Но кому же понятен язык воробьев? Вы хотите вывести синьора Болаффия в рассказе. Сделайте это на здоровье. Правда, вы обещали изменить и его и мое имя. Иначе он потянет нас с вами в суд. Какой нам от этого прок? У него ловкие адвокаты. По мне, лучше не иметь с ним дела… Да и потом, положа руку на сердце, разве такие синьоры Болаффия есть только у нас в стране? Не живут ли и ваши соотечественники под крышами, на которых воробьи чирикают про то же самое? Простите, я ничего не знаю. Я только спрашиваю. Я не баба, которая причитает и прибедняется. Бог видит, сердце у меня не колотится сильнее, когда мимо шествует богач. Несмотря на то что я упустил все возможности разбогатеть, сударь. Спросите-ка моих славных работниц, например ту же красотку Виолетту. Я даже не в состоянии платить им сверхурочные. Хотя и отношусь к ним, как отец родной. Да, в те времена, когда нация была в беде, каждый проходимец мог стать миллионером. Буквально, каждый. Заметьте, я говорю: каждый. Но не говорю: все сразу. Это само собой разумеется… Ну как, сударь, еще по стаканчику ламбруско?»

Мило Дор. «Образец» [25]

Андреас Богумил Таран был солдат по призванию. Все те доблести, коих размягчающее влияние церкви, семьи — в первую очередь ее женской половины, — а также разнообразных благотворительных учреждений обрекли на медленное умирание и кои — не будем бояться слов — уже умерли, все эти доблести были в полной мере присущи Андреасу. Безусловное повиновение, боевой дух, фантастическая изобретательность в способах умерщвления, какими обладал Андреас, — где найдешь их нынче! Его товарищи роптали, отбывая воинскую повинность, он же являл собой образец вдохновенного солдата, солдата с головы до пят. Его товарищи воспринимали воинское обучение как неизбежное зло, для него оно было высшим служением.