Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ

«Является ли Горбачев по-прежнему Президентом СССР или он лишь марионетка в руках некоего теневого кабинета?» — спрашивали себя журналисты и политологи. И это тоже была ошибка. Ибо подобное противопоставление в такой стране, как Советский Союз, с таким устройством власти, которое здесь существует, попросту неуместно. Соединительные союзы «и… и» подходят куда как больше. После смерти Сталина все главы государства, и Горбачев не стал тому исключением, были верховными правителями страны и, одновременно, марионетками в руках всегда существовавшего (но в разное время имевшего разную силу и степень влияния) теневого кабинета.

Так что же такое сказал Председатель КГБ, если это вызвало панику — а паника действительно была! — и в интеллигентских кругах в Советском Союзе, и в кругах политиков и советологов за границей?

А сказал он следующее. Некие крайне радикальные политические течения и деструктивные элементы, «обильно питающиеся моральной и материальной поддержкой из-за рубежа»,^{1} поставили своей задачей «окончательно расшатать наше общество и государство и ликвидировать советскую власть». Для советской аудитории, десятилетиями приученной к чтению «между строк», было понятно, что под «радикальными политическими течениями» и «деструктивными элементами» Крючков прежде всего имел в виду национально-освободительные движения в республиках и демократические силы в Центре.

Строго говоря, Крючков был прав. Расшатать это аморфное общество и преступное государство, на протяжении всей своей семидесятилетней с лишним истории ведущее войну против собственного народа, ликвидировать эту бесчеловечную власть — программа, которую демократы не слишком тогда скрывали. Однако упоминание о «материальной поддержке из-за рубежа» и — еще более конкретно — об «иностранных спецслужбах и зарубежных организациях», которые «продолжают вести против Советского государства тайную войну», в устах председателя КГБ, да еще с учетом предрассудков простого советского обывателя, приобретало особый, зловещий смысл. Крючков рисовал образы «врагов».

Плюс ко всему Председатель КГБ не единожды в своем заявлении упомянул об «экономическом саботаже», инспирированном, как следовало из его слов, все теми же «деструктивными силами». Цель была очевидна: объяснить советскому человеку причину абсолютно пустых полок в магазинах и показать истинных виновников такой ситуации. А надо сказать, что именно в декабре 1990 продовольственный кризис в стране достиг своего апогея: в Москве выстраивались очереди даже за хлебом, пропала соль, спички. Подобного советские люди не помнили с послевоенного времени, и потому обозление обывателя, его агрессивность по отношению к любой власти, к демократам в том числе, приближалась к точке кипения.

Ну и, наконец, коли враги есть, госбезопасность обязана с ними бороться. И тут Крючков призвал всех «честных граждан» информировать КГБ о посягательствах на «социалистический государственный и общественный строй». То есть, говоря попросту, доносить в КГБ.

Вот такое было заявление. Если прибавить к сказанному еще ту безапелляционность тона, с которой оно было произнесено, ту уверенность Крючкова, с которой он держался и которую всячески подчеркивал, то можно представить себе настроение советских людей, еще сохранявших крохи веры в перестройку. Крючков раздавил всякую надежду. Не скрою: все мы ждали, когда начнутся аресты.

Для Запада, где «горбимания» по-прежнему была очень сильна, где имя родоначальника перестройки все еще вызывало эйфорию, заявление Крючкова означало только одно: Горбачев потерял власть.

Ибо представить себе, что человек, начавший эпоху реформ в СССР, избавивший Запад от страха перед советской военной угрозой, порушивший великую Берлинскую стену, может вдруг столь резко повернуть вправо и вновь заговорить на языке «холодной войны», — подобное действительно представить себе было трудно. Если…

Если оценивать все происходящее в Советском Союзе с позиций и в терминологии многовековой западной демократии. Где есть правительство и есть оппозиция. И есть гражданское общество, эту оппозицию способное сформировать и поддержать. Где политический спектр достаточно четко определен — консерваторы, либералы, радикалы. Где, может быть, самое главное, есть система правовых мер, не позволяющих политику, находящемуся в верхних эшелонах власти, столь резко, с плюса на минус и наоборот, менять свои взгляды и позиции — ему в этом случае грозит отставка. Советский Союз — государство тоталитарное. Демократии здесь никогда не было, демократическим традициям не из чего было возникнуть, ибо их не было и в дореволюционной России, которая пять веков жила в условиях абсолютной, причем достаточно жесткой монархии. Гражданское общество в той же России только-только стало появляться, как к власти пришли большевики и в стране установилась диктатура одной партии.

Однако вернемся в зиму 1990–1991 года.

Дальнейший ход событий, казалось, лишь подтверждал самые мрачные предположения западных журналистов и политологов.