Миндаль

Похоже, Гон успокоился: он придвинул стоящий на столе стакан с колой к себе. Снова послышалось бульканье. Я вслед за ним тоже начал пускать пузырьки. Гон отрезал себе пиццы, откусил кусок — раз-два, раз-два, — четыре раза пожевал, проглотил, после чего — «кхак!» — коротко откашлялся. Я повторил все то же самое: отрезал, укусил, четыре раза чавкнул и в конце сделал «кхак!».

Гон бросил на меня недовольный взгляд: он наконец заметил, что я его копирую.

— Дебил, — пробормотал Гон.

— Дебил, — повторил я.

Гон подергал туда-сюда губами, убедился, что я его зеркалю. Тогда он начал корчить рожи и бубнить что попало, типа «пицца», «говно», «сортир» или «сдохни». А я все повторял за ним, как попугай или как шут в балагане. Я даже вдохи и выдохи делал под счет, чтобы было ровно столько же, как у него.

Наша странная игра с передразниванием затягивалась, и Гону она начала надоедать. Он уже перестал улыбаться, и теперь ему требовалось больше времени, чтобы придумать очередную затейливую гримасу или жест. Мне же было все равно, и когда он в задумчивости шевелил бровями или выдувал ртом «пы-пы-пы», я все повторял за ним, вплоть до малейшего движения. Мое непрерывное обезьянничанье, видимо, мешало, сбивая его с креативной волны.

— Прекращай уже, — проворчал он.

Но я не прекратил, лишь снова отозвался эхом:

— Прекращай уже.

— Прекращай, блядь.

— Прекращай, блядь.

— Ты издеваешься, что ли, придурок?

— Ты издеваешься, что ли, придурок?

Гон замолчал и принялся барабанить пальцами по столу. Едва я застучал, он тут же прекратил. Молча, без единого слова, начал сверлить меня взглядом. Я сделал так же.

— Послушай…

— Послушай…

— Если я сейчас стол переверну и все тарелки поразбиваю, ты тоже так сделаешь?

— Если я сейчас стол переверну и все тарелки поразбиваю, ты тоже так сделаешь?

— И если я осколками от тарелок здесь всех попишу, ты, сука, тоже так сумеешь, а?

— И если я осколками от тарелок здесь всех попишу, ты, сука, тоже так сумеешь, а?

— Ладно.

— Ладно.

— Но знай, это ты начал.

— Но знай, это ты начал.

— Если очканешь и не повторишь, то ты — хуйло последнее.

— Если очканешь и не повторишь, то ты — хуйло…

Я еще не успел закончить, как Гон смахнул всю еду на пол, стукнул по столу кулаком и принялся изрыгать на людей потоки брани:

— А вы чё вылупились, дебилы? Вкусно? Вкусно, я спрашиваю? Жрите, суки, до отвала! — после чего начал швырять во все стороны пиццу и бутылочки с соусами. Женщине напротив кусок пиццы шлепнулся прямо на ноги, а ребенку рядом вообще забрызгало соусом волосы.

— Ну, что ж ты теперь за мной не повторяешь? А, придурок? — задыхаясь от гнева, заорал на меня Гон. — Ты ж это начал! Чё не продолжаешь?

К нему подбежал официант, уговаривал прекратить, что-то лепетал про то, что так делать нельзя, но угомонить дебошира было невозможно: Гон замахнулся и на официанта. Кое-кто из посетителей снимал происходящее на телефон, работники же пиццерии принялись куда-то звонить.

— Давай, козлина, делай как я! — снова закричал мне Гон, но я к тому моменту уже был на улице и набирал профессора Юна.

Профессор появился еще до того, как пошли гудки соединения. Он, должно быть, предполагал, что может что-то случиться, поэтому на всякий случай далеко не отходил, прохаживался поблизости. Я остался снаружи и наблюдал за скандалом через окно. Я видел, как профессор кинулся в ресторан. Я видел со спины, как дернулись его плечи и как он своей ручищей снова и снова бьет Гона по лицу: раз, другой, третий. И как потом схватил его двумя руками за волосы и начал трясти с такой силой, что, казалось, голова оторвется. Больше смотреть я не стал: было уже неинтересно. Просто развернулся и ушел.

Я был по-прежнему голоден, так как почти ничего не успел съесть. В закусочной возле метро я съел миску удона[29] и поехал к маме в больницу. Мама, как обычно, была погружена в тихий сон. С кровати свисал катетер, отсоединившийся от мочеприемника, и желтые капли мочи падали прямо на пол. Я позвал медсестру и попросил навести порядок.

Сам же решил заняться внешним видом мамы. Кожа на ее лице была очень засаленной. Если бы она могла увидеть себя в зеркале, пришла бы в ужас. Смочив ватку тонером, я протер ей лицо, а потом густо смазал его лосьоном.

От больницы до дома я шел пешком. Вечер был очень тихий, и я на ходу листал книжку. Сюжет в ней был обычный: там рассказывалось о событиях, происходивших с парнем, отчисленным из школы, который теперь возвращался к себе на родину. Он там еще хотел спасать детей в ржаном поле[30]. Заканчивается роман тем, что паренек этот смотрит на свою младшую сестренку Фиби, которая в синем пальтишке катается на карусели. Мне почему-то нравился такой неожиданный финал, поэтому я уже не в первый раз перечитывал эту книгу.

Странно, но сейчас поверх страниц постоянно всплывало лицо Гона, его выражение в тот момент, когда отец таскал его за волосы. Вот только никак не получалось уловить, что же оно означало.