Миндальный вкус зла

– Да, на наше счастье, работают ни шатко ни валко, – согласился, расслышавший его слова оперативник.

* * *

В изделиях, купленных на пробу, экспертиза не обнаружила и следов миндаля, зато на двух недоеденных пирожных сверху была миндальная пыль, перемешанная с сахарной пудрой.

Мирославе Шура позвонил ближе к вечеру из своего кабинета. Она выслушала его, ни разу не перебив, и, лишь когда он закончил, спросила:

– Кто это может быть? Только не говори мне, что объявился ещё один неизвестный родственник.

Шура горько усмехнулся и сказал:

– Ты хотела сказать, родственница.

– Всё одно.

– Если ты хочешь знать моё мнение, – вздохнул Наполеонов, – то похоже на ревность…

– Кто её может ревновать?

– Может, не её, а его? – предположил следователь.

– А мне кажется, что это больше похоже на месть. Притом на отложенную месть. Кажется, у итальянцев есть старинная поговорка – «месть – блюдо, которое подают холодным».

– Только итальянцев нам не хватало, – проворчал Наполеонов.

– Твой оперативник запомнил девушку?

– Стройная, высокая блондинка в тёмных очках.

– Да уж, – отозвалась Мирослава, – а узнать он её сможет?

– Бабушка надвое сказала…

– Шура! Мне нужны фото всех девушек Геликанова. У тебя они есть?

– Нет, но Легкоступов нащёлкает и тебе привезёт.

– Хорошо. А тебя сегодня не ждать?

– Нет. Не знаю, насколько задержусь сегодня на работе, но матери я уже сказал, что ночевать буду дома.

– С каких это пор ты стал маме днём названивать? – пошутила Мирослава.

– Ни с каких! Она сама позвонила, спросила, могу ли я сегодня прийти пораньше.

– Ой, Шура, не иначе Софья Марковна снова приготовила для тебя невесту.

– Я то же самое подозреваю, – сердито буркнул он, – и поэтому сказал ей, что буду поздно. И когда она только угомонится?!

– Мама хочет как лучше.

– Как лучше я сам найду, когда мне приспичит жениться.

– Экий ты неблагодарный, – усмехнулась Мирослава.

– Нет чтобы посочувствовать! А она потешается! Подруга называется.

– Прости, Шур, я сочувствую, просто с языка сорвалось.

– Ладно, прощаю, что ж ещё с тобой делать.

– До звонка, дорогой. – И она отключилась.

Наполеонов вздохнул и стал нажимать кнопки телефона, набирая номер фотографа.

– Валерьян?

– Я.

– Ты спишь или мечтаешь?

– Проявляю.

– Зайдёшь сразу, как освободишься, ко мне, возьмёшь адреса и сфотографируешь девушек так, чтобы они были не в курсе, что попали в объектив.

– Девушек? – оживился Легкоступов.

– Напрасно радуешься, может быть, они подозреваемые.

– Реально подозреваемые или только может быть? – улыбаясь в трубку, уточнил Валерьян.

– Хватит мне зубы заговаривать, – рассердился Наполеонов, – задание понятно?

– Так точно, господин следователь, – отчеканил фотограф.

– Ну, так и выполняй.

* * *

Валерьян долго и аккуратно выбирал лучшие ракурсы, фотографируя Инну, Лену и Лизу.

Больше всего его вдохновила Лена Лосева. Он сразу догадался, что молодая женщина ждёт ребёнка, и постарался снять её так, чтобы фотографии отразили её одухотворённость, мягкую улыбку, сияющий взгляд. Впрочем, Лиза Легкоступову тоже понравилась. Наполеонов, давая ему скупую информацию об этой девушке, заметил: «Копается в останках прежних цивилизаций и счастлива».

Валерьяну не без труда удалось из него выудить, что Лиза Карамелькина учёный-египтолог, защитила диссертацию, имеет статьи в русских и зарубежных изданиях. В общем, девушка талантливая и целеустремлённая. В мечтах он уж фотографировал её на фоне пирамид, возле сфинкса, сидящей на верблюде. Но за неимением возможности запечатлеть её среди этой экзотики ограничился пальмой в вестибюле института, фонтаном в сквере, интерьером кафе на набережной и сделал несколько простых фотографий исключительно для Наполеонова, который постоянно вопил:

– Мне эти фотки не для вернисажа, я их в дело подшиваю!

Инна Колокольцева не понравилась Валерьяну с первого взгляда, и он постарался передать на фото те отталкивающие черты её натуры, которые увидел сам. Просматривая дома то, что у него получилось, Валерьян остался доволен результатами своего вдохновенного труда.

Зато Наполеонов, как всегда, был недоволен.

– И что это за художественное творчество? – ворчал он, просматривая фотографии.

Валерьян молча стоял рядом и улыбался.

– Ради бога, сядь, – взмолился Шура, – не могу я, когда такая дылда стоит у меня над душой. – Затем следователь сгрёб все фотографии и сказал: – Впрочем, забирай всё и вези Мирославе Волгиной. Пусть она над твоим художеством корпит. А с меня довольно, устроил тут Третьяковскую галерею.

– В Третьяковке не фотографии, а картины, – улыбнулся Валерьян.

– А то я не знаю, один ты у нас такой умный, – проворчал Шура, – вот тебе адрес, и поезжай.

– Слушаюсь, господин следователь, – усмехнулся фотограф и скрылся за дверью, прежде чем Наполеонов ему что-то ответил.

– Ах, какой красавчик, – вздохнула Элла, глядя вслед удаляющемуся Легкоступову.

Шура тем временем анализировал результаты экспертизы и ни на йоту не сомневался в том, что Оксану хотели убить. Его не смущало то, что миндалём были посыпаны оба пирожных. Из этого следовало только то, что у отравительницы аллергии на миндаль не было.