Мини-модель

Ботаник машет своим листом, как флажком, и повторяет:

– Это не клен! Это кленолистный платан – совсем другое дерево!

– А про платан у вас песен нет, да? – язвительно интересуется Гамлет Карапетян у мамы Кобылкиной. – Как жаль, вай ме!

А мне, признаться, вовсе не жаль – я тихо радуюсь, что все свидетели уже дали свои показания. Еще чуть-чуть – послушаем финальные речи истца и ответчика, – и можно будет заканчивать это шоу.

Правда, я еще не понимаю, какое вынесу решение. Надо думать.

Тук-тук-тук!

Под осторожный стук дверь зала суда приоткрывается, и в нее заглядывает пожилой мужчина – мне видны его седые волосы.

– Простите, а можно мне? – спрашивает он. – Я хочу сказать… То есть показать… Я могу быть свидетелем?

– Кто вы?

– Пархомов, Сергей Петрович Пархомов, я был в жюри этого конкурса…

Я жестом приглашаю его в зал.

Сергей Петрович выходит вперед.

– Не собирался ничего говорить, думал только подойти узнать, что тут решили, – произносит он, будто извиняясь. Вынув из нагрудного кармана рубашки платочек, вытирает вспотевший лоб. – Да уж… Не ожидал я такого…

Самовыдвиженцу в свидетели Пархомову за семьдесят, но выглядит он как стильный юноша: костюм песочного цвета, бледно-голубая рубашка, модная стрижка с подбритыми висками, худощавая фигура – элегантный Сергей Петрович как будто сам только что с подиума сошел.

– Я портной, – говорит он, – меня позвали в жюри, потому что я спец по костюмам. Когда-то крокодилом был, крупняком… это наш портновский сленг, простите! Я брюки шил, пиджаки. В шестидесятом пришел в Дом моделей – с небольшим еще стажем, но уже с шестым разрядом, и меня сразу взяли в экспериментальный цех. Это было такое особое подразделение, в нем работали и теоретики моды, и художники, которые новые силуэты создавали, и закройщики, а я вот отвечал за пошив моделей. А главным художником у нас был Станислав Волков, совсем еще тогда молодой, а уже руководитель…

Чувствуется, что Пархомов в отличие от других свидетелей не готовил свою речь, он говорит сбивчиво – то ли на ходу собирается с мыслями, то ли не решается подступиться к главному. Я его не тороплю: мне интересно.

Зал тоже замер и ловит каждое слово Сергея Петровича. По лицам представителей сторон видно, что никто не понимает, чего ждать от этого спонтанного выступления.

– Тогда идеи витали в воздухе, – говорит Пархомов. – Слава делал великолепные эскизы, в них угадывалось что-то от Сен-Лорана и Валентино, но это не было заимствованием. Такой синхронный полет фантазии… Жаль, что на фабриках, где шили по эскизам наших модельеров, все очень сильно упрощали… А вот все советские ателье высших разрядов шили по технологии бесклеевого костюма, вам известно, что это такое?

Сергей Петрович обводит вопрошающим взглядом зал и вздыхает:

– Нет, конечно, откуда вам… Теперь почти все в ширпотреб одеваются. А в СССР в былые времена носили «индивидуальные» костюмы, и шили их исключительно вручную, а это абсолютное качество… Нынче, много лет спустя, эта утерянная технология вернулась к нам в Россию из Италии, и я вот снова шью… Но это к делу не относится. – Свидетель одергивает на себе безупречного кроя пиджак, собирается и говорит строже: – Я поставил более высокую оценку костюму Карапетян, потому что там полностью ручной труд. Я смотрел, даже щупал, изучал – крой строго по меркам. А у Кобылкиной – по лекалам и преимущественно машинная работа, а это уже второй разряд.

Кобылкины тихо ропщут, Карапетяны мажорно гудят.

Сергей Петрович щелчком сбивает с рукава невидимую пушинку и продолжает:

– Я это говорю, чтобы было понятно: я голосовал за Карапетян не потому, что меня об этом просили…

– А вас просили? – тут же спрашивает юрист Кобылкиных.

– Меня не просили, – с достоинством отвечает свидетель и усмехается. – И не надо было просить, я этому господину там, в курилке, сразу сказал: отличный костюм у Карины, загляденье просто! И вот когда тут стали намекать, что три голоса за Карину Карапетян покупные, мол, с Маврученковым, Пархомовым и Песоцким папа девочки за сигареткой договорился, я был очень возмущен таким предположением.

Он тяжело вздыхает, ерошит свои короткие волосы и, наконец, признается:

– Теперь я снова возмущен, но уже совсем другим. Похоже, я старый дурак.

Свидетель замолкает.

Я, так и не уловив смысла сделанного заявления, прошу его объясниться.

– Тут перерыв был, я на улицу выходил подышать, освежиться, а там как раз рекламный щит меняли. Одну картинку сняли, другую поставили, вы не видели? В окошко не смотрели? – спрашивает Сергей Петрович.

Люди в зале, кто сидит ближе к окнам, привстают, чтобы выглянуть на улицу.