Миниатюрист

Мокрый локон, уязвимый в своей беззащитности, по-девичьи прилип к шее. За спиной купающейся Нелла углядела на полке великолепную сахарную голову, поблескивающую кристаллами, как бриллиант при свете свечи. Она не верит своим глазам. Не иначе как от Меерманса. Нелла не помнит случая, когда бы золовка публично ела марципан, фруктовый пирог, безе, сладкую вафлю или сдобную булочку. Интересно, кто ей это преподнес – Лийк или он сам? А рядом сладко притягивает взгляд вазочка с засахаренными орехами. Непонятно, служанка ли ее туда поставила или хозяйка тайно умыкнула ее из кухни.

«Как же это, Марин, на тебя похоже: упрекать меня за пристрастие к марципанам и при этом прятать у себя сахарную голову!» Сахар и селедка – два подручных средства, которые с восхитительной беспардонностью выражают ее внутренние противоречия.

Меж тем Марин размыкает веки и вперяет взгляд в пустоту.

– Что ты наделала? – спрашивает она громко. У Неллы перехватывает дыхание. – Что ты наделала?

Ответа нет.

Через какое-то время она не без труда вылезает из ванны и медленно вытирает ноги и руки. Для человека, который, как она утверждает, отказывает себе в сладком, она неплохо смотрится. Марин облачается в длинную льняную сорочку и, присев на край кровати, застывает. Она разглядывает географические карты на стене так, словно хочет их продырявить, а затем скользит взглядом по корешкам книг, похоже, в поисках чего-то. Вот она протягивает руку к полке, и у Неллы замирает сердце. А Марин открывает книгу и, вытащив любовную записку, рвет ее пополам, а затем еще и еще, пока от той ничего не остается, кроме белого конфетти, падающего в ванну. Марин плачет, закрыв лицо руками.

Нелла возвращается к себе, пристыженная. Подглядывать, да еще так долго! Пока она гадает, за что же Марин так казнится, впереди мелькает какая-то тень – чья-то пятка бесследно исчезает.

Вечер на Калверстраат

В гостиной Марин склонилась над большим листом бумаги.

– Что это? – спрашивает ее Нелла.

– Карта Венеции работы де Барбари. – Голос Марин звучит неожиданно низко и как будто сыровато. Подняв взгляд на невестку, она видит пятилепестковые цветы барвинка, спускающиеся к ее ушам, и хочет сказать что-то по этому поводу, но в итоге воздерживается.

Нелла по-своему смакует неуверенность золовки. Теперь, когда ей известна тайна этого дома – то, что Йохан не такой, как другие мужчины, она считает себя ровней. Ее молчание только растет в цене, а явление хозяйки дома сквозь замочную скважину в обнаженном виде, по-настоящему уязвимой, лишь добавляет уверенности. Она разглядывает Марин и, хотя видит только длинные пышные юбки, черный треугольник корсажа и белый полунимб оголовья, ей доподлинно известно, что под всем этим скрывается.

– Йохан едет в Венецию, – говорит Марин. – На переговоры о меермансовском сахаре.

– Вот как. – Нелла разочарована и обрадована одновременно, ведь ей впервые сообщают хоть какие-то подробности о делах мужа.

– Пора продавать его в Амстердаме, – продолжает золовка. – Потребность в сахаре огромна. Сколько у нас кондитерских и пекарен, нуждающихся в по-настоящему хорошем товаре.

Нелла вспоминает про ее сверкающую голову сахара и вазочку с засахаренными грецкими орехами, похожими на миниатюрные мозги.

– Мне казалось, вы против того, чтобы амстердамцы ели много сахара.

– Разумеется. Моя душа, Петронелла, восстает против этого.

– Я вас понимаю.

Трудно сказать, осознает ли Марин лицемерность своей позиции.

– Сахар, которым у нас торгуют, отдает дерьмом, прошу прощения за мой голландский. – Чего только в него не добавляют… муку, мел. – И после паузы: – По крайней мере у Меерманса хороший товар.

Йохан в одиночестве садится на баржу, которая должна доставить его в док, где он уже пересядет на торговое судно. Неллу охватывает озноб, когда он в прощальном жесте поднимает руку, и она зеркально повторяет это движение: не машет, просто, несколько оторопев, держит ладонь перед собой. Со дня известного происшествия в конторе они и парой слов друг с другом не обмолвились. Когда хочется сказать так много, молчание порой оказывается наилучшим способом этого избежать.

– Я ненадолго, – говорит он. – К Рождеству вернусь.

Резеки недовольно лает.

– Почему бы тебе не взять ее с собой? – предлагает Марин, чей голос, когда она обращается к брату, становится таким ледяным, что у Неллы внутри все сжимается.

– Она будет мне мешать, – отвечает Йохан. – Вы уж о ней позаботьтесь.

Хочется верить, что речь идет о собаке.

– Да, мой супруг, – говорит Нелла.

Их взгляды наконец встречаются, и он тоже обращает внимание на воткнутые в шляпку цветы барвинка, словно обрамляющие уши. Он задумчиво разглядывает розовато-лиловые лепестки, а потом его губы растягиваются в улыбке, и Нелла отчетливо понимает: ей не хочется, чтобы он уезжал. Она разглядывает его загорелую кожу, сероватые морщинки вокруг глаз, серебристую щетину… «У Марин могут быть свои причины его ненавидеть, но я буду по нему скучать, как бы глупо это ни казалось».