Миниатюрист

Непрошеные образы Меерманса и Марин возникают в голове Неллы «Два тела… его губы, отдающие прокисшим желанием и вчерашним вином, и ее, слегка попахивающие селедкой… его штырь, торкающийся меж ее ног, и руки, спускающие чулки… выкрики в разгар спаривания… липкая дрянь, стекающая по ляжке. Ну зачем же ты так! Наверняка все гораздо благороднее. Ведь одно его прикосновение заставило ее почувствовать себя принцессой. Марин несказанно повезло. Его непреходящая любовь и эти пятнадцать долгих лет в разлуке помогли ей развеять тоску. И вот однажды, когда Лийк была в церкви, они наконец встретились в полутьме, назло несчастливому браку и эгоисту-брату. И теперь у них родится ребенок… а у тебя его не будет никогда». При этой мысли Нелла зажмуривается и затыкает себе рот, чтобы не закричать.

– Не думайте об этом, – утешает ее Корнелия. – Я знаю, о чем вы подумали.

– Вовсе нет, – отвечает Нелла.

– Как я могла ничего не заметить? – Корнелия вскакивает и тычет пальцем в сторону цыпленка, которого ей предстоит ощипать.

– Ты сама говорила, что сердце Марин – загадка даже для нее самой, – успокаивает ее Нелла.

– Говорила. И что нам теперь делать? Что, если Меерманс увидит этого ребенка?

– Может, она отдаст его в частный приют.

Корнелия ударяет цыпленком об стол.

– Нет!

После такой реакции Нелле остается лишь помалкивать. Но про себя она обдумывает такую возможность – как, возможно, и Марин. В городе ведь есть не только бедные приюты, но и богатые, где детишки обласканы. Их не воспитывали родители, а значит, и не испортили. В глазах амстердамских бюргеров, не жалеющих на хорошее дело свои гульдены, это идеальные будущие граждане. А вот из государственных приютов сироток вроде Корнелии или Ханны выкидывают, чтобы они вкалывали с малых лет.

Лучшие приюты существуют для детей богатых родителей – как рано умерших, так и живых. Такие незаконнорожденные, несыновья, недочери, но с приличным обеспечением. Из страха, что люди узнают про их интрижки на стороне, настоящие родители отделываются тайными взносами, так сказать, платят своим детям за молчание. А когда им исполняется лет пятнадцать-шестнадцать, о чудо, на них проливается золотой дождь: деньги на обучение или приданое в виде прекрасного гардероба и кухонной утвари, – а что еще нужно девушке на выданье, как не горшочки и кастрюльки из ценных металлов? И никаких лишних вопросов.

Нелла изучающе смотрит на Корнелию. Не иначе как та уже рисует в своем воображении, как будет обхаживать это невинное создание, растить в хорошем доме, тем самым исправляя зло, некогда причиненное ей самой. Уж конечно, она бы не хотела, чтобы кроха повторила ее судьбу в сиротском приюте. Вот только решать предстоит не ей.

– Давай сходим в порт, – Нелла решает поменять тему, чтобы как-то развеселить Корнелию. – Поспрашиваем. Может, кто видел Отто.

– Нам нельзя привлекать к себе внимание. Надо смириться с тем, что он уехал.

– Но ты же не смирилась, – возражает ей Нелла. Служанка отворачивается, и Нелла встает из-за стола. – Отнесу Марин воды.

Корнелия принимается за цыпленка.

– Проголодались?

– Нет, – отвечает она и уходит с кувшином наверх.

Доставка

В полдень, пока Йохан еще валяется в постели, Нелла сидит с Марин в ее комнате. Та давно перестала притворяться, что равнодушна к хорошей еде. Правда, на завтрак она по-прежнему ест овсянку с отвратительным мучным душком, на вид напоминающую пережеванных насекомых. Но на обед, в отсутствие новостей об Отто и Джеке, она наворачивает яйца с беконом и засахаренные фрукты, даже потягивает вишневый эль.

Около четырех начинает темнеть, как-никак на дворе конец января. В спальне Марин крылышки женщины-лампы, и экзотические черепа, напоминающие пожелтевшую глиняную посуду, и книжные переплеты вдруг заиграли благодаря зажженным свечам из пчелиного воска.

Нелла, сидя на стуле, уплетает трубочки, вдыхая запахи постоянства, наслаждаясь нежной начинкой под неприглядной корочкой.

– Он сильный, – говорит она золовке. – Он выживет.

Марин согласно кивает. При ней лучше не произносить «Отто», а говорить «он», «ему».

– Что ты знаешь о родах, Петронелла? – в ее голосе звучит сомнение и даже некоторая снисходительность, а зря. В этом деле Нелла могла бы дать ей фору.

– Да уж кое-что знаю. Я воспитывала брата и сестренку. Когда придет время, я вам помогу. Но нам понадобится повивальная бабка.

Марин отмалчивается. Нелла умолчала про двух мертворожденных, про большую кровопотерю роженицы при появлении на свет Карела и про то, что после рождения Арабеллы мать полгода провалялась в жестокой лихорадке, едва не унесшей ее на тот свет.

Марин сидит на кровати, обложившись подушками, с чашкой теплого эля. Запахи ядовитой чемерицы и блошиной мяты сменились ароматами ванили и духов, по иронии судьбы, купленными Корнелией в той же аптеке, где Марин получила рецепт смертельного отвара.

– Я купила его давным-давно, – призналась она в конце концов.

– Когда поняли, что залетели?

– Да. Но я бы не стала его пить.