Миниатюрист

Компанию им составляет Дхана, свернувшаяся в ногах у Неллы. Оконная рама дребезжит от ветра. Теперь, когда она знает секрет золовки, Нелла всюду видит его отражения: в надувшейся занавеске, в округлостях подушки, в лице Марин, раздавшемся, опухшем, замершем в ожидании. Интересно, как та отреагировала бы на свою куколку с выпуклым животиком? Наверняка испугалась бы, что кто-то предсказал ее беременность и гибель Резеки… и кто знает, что еще. Вот только ответов на свои вопросы она бы все равно не получила. Так уж у миниатюристки заведено.

Что делать – каждый решает сам. Все эти женщины, пришедшие к табличке со знаком солнца, ушли ни с чем. Нелла не знает, что думать о просительницах, про которых ей говорил рябой. Сколько их, быть может, тысячи обладательниц кукольных домов, обставленных миниатюрными вещицами, карманными изображениями суровой реальности? Йохан рассказывал ей об этой моде богатых горожанок, любительниц упаковывать свою жизнь в такой милый шкафчик, украшать его разными изысками, радовать глаз предметами быта, которые они не могли позволить себе в реальной жизни. Но прийти всем скопом, как на поклон, к заветной двери! Со своим личным. От этих мыслей Нелле становится как-то не по себе.

Интересно, все ли они вместе с поделками получали такие же, как она, неожиданные, настораживающие, загадочные, бередящие душу послания? Она-то считала себя особенной, но что, если они тоже ощущали странный холодок, и такой же страх, и захватывающий дух восторг от увиденных чудес? Разве стучали бы они в заветную дверь, если бы не острая потребность что-то узнать, приобрести нечто важное, а не просто владеть вещами? Иногда Нелла быстро оборачивается к своему кукольному дому, рассчитывая поймать фигурки в движении. Например, крошку Меерманса в широкополой шляпе, пробирающегося в другую комнату. Но нет. И всякий раз чувствует себя обманутой простушкой.

– Скорей бы весна, – произносит она вслух. Весной всему этому придет конец, ну хотя бы холодам.

Марин разглядывает свой живот. А что весна значит для нее, для семьи, для этого дома? Когда мать Неллы была беременна Карелом, она сравнивала себя с полной Луной, поднимающейся над их деревней. А когда у нее в животе лежала Арабелла, она выражалось более прозаично: «Я такая огромная сдоба!» Они смеялись над ее словами и шутили, что она всходит как на дрожжах. Вот и Марин раздобрела на той же закваске и теперь должна показать, на что способна, – испытать плоть, сломать корку.

– Мы были еще совсем маленькие, – говорит Марин ни с того ни с сего.

– Что?

– А, неважно.

Нелла вспоминает, как Йохан и Марин дрались в прихожей. Лживые брат и сестра, кормящие друг друга собственными версиями событий, заталкивающие эту ложь друг другу в глотку. «Тебе просто надо было удачно выйти замуж… желательно за богатого… но тебя даже на это не хватило». Почему она спустила ему откровенное вранье, прекрасно зная о его роли в той истории? Зачем нужна правда, которую ты держишь при себе? Все удовольствие от этого рано или поздно протухнет.

– Знаешь, что любит повторять Йохан? – обращается к ней Марин. – «Свобода – что может быть лучше!» – Она разражается смехом, полным презрения. – «Марин, будь свободна! Прутья в клетке – дело твоих рук». Приятно называть себя свободным, зная, что кто-то другой должен будет заплатить за это. Раньше я таких вещей не понимала.

Она убирает руки с живота.

В паузе слышно, как ветер завывает за окном. Нелла подбрасывает в огонь торфа. В отсутствие Отто это ее забота. Она уже привыкла. Откинувшись на спинку стула, она глядит на пламя.

– Вы часто его… навещали? – спрашивает она.

– Разве это было возможно? – Марин смотрит на нее округлившимися глазами.

– Вы… занимались этим, чтобы почувствовать себя свободной?

Марин смотрит на нее долгим взглядом.

– Ты ничего не понимаешь, Петронелла. Ты правда ничего не понимаешь.

Потеряв терпение, Нелла привстает, чтобы потрогать ее живот, но Марин резко подается от нее, точно от раскаленной головешки.

– Он вас по крайней мере любит? – спрашивает Нелла.

Марин отталкивает ее руку.

– Замолчи. Не знаю. Откуда мне знать?

Нелла снова садится, обе молчат. Марин, похоже, вот-вот расплачется, и Нелла протягивает руку, чтобы ее успокоить. Но это неверное решение. Лицо золовки каменеет, челюсти сжимаются, а остекленевший взгляд упирается в камин.

– Ты правда ничего не понимаешь, – повторяет она.

* * *

На следующий день уже Марин сидит у окна в комнате Неллы. Она все время ерзает, никак не может обрести покой.

– Тебе бы так. – Она выглядывает что-то за окном. Или кого-то. Может быть, Ганса Меерманса, решившего наведаться под предлогом того, что не решены проблемы с сахаром? – Я как будто постоянно таскаю полную кошелку рыбы.

У нее на коленях лежит раскрытый томик. «Дурочка» Хуфта, ее любимая книжка.

– Отсюда лучше вид, – говорит она после паузы. – Из моего окна ничего толком не видно.

– Марин, что мы будем делать с сахаром?