Миниатюры

В дни войны, особенно если она так далеко, что никак не может задеть, а потому дает определенную свободу волеизъявления, чреватую потерей пунктов в профессиональной и психологической табели о рангах, очень удобно и выгодно делиться. Не обязательно на своих и чужих, а — как одноклеточные, которым испокон века успешно удается умножать самих себя за счет физиологического плюрализма, отращивая новые и новые проявления собственной личности, чтобы потом без сожалений отторгнуть их, гордо сказав: и это тоже — я. Хороший, непопулярный музыкант и честный, в сущности, человек, вынужден отказаться от давно запланированного куша — благотворительный вечер в зеркальном дворце общим голосованием решает отдать все оставшиеся после подтирания винных луж средства в фонд помощи детям войны. Возможно, рыдая в подушку телохранителя, он успокоит себя потом на миллиметр повысившимся рейтингом в радиопередачах, в противном случае утешится остатками непролитого стоимостью, на порядок превышающей размер бюджетных дыр. Отпировавшие во время чумы потом не забудут пожать ему руку на следующих вечнопродолжающихся шоу — если узнают, конечно, потому что шоу должно продолжаться во имя сохранения общественного дисбаланса, даже если из-за него или вследствие которого принцессы подносят вам суп, практически не интересуясь содержимым вашего кошелька.

А влюбленные продолжат говорить о войне вместо того, чтобы говорить о любви. Это более безопасно.

Каждое следующее утро начнет измерение последовательностью построения новостей, реальность в которых будет просвечивать только хронологическим месторасположением прогноза погоды.

Кстати, может быть, потепление приблизит конец кошмара, столь же вожделенный, как отпуск за свой счет, чистая стоимость которого тем ниже, чем выше ртутный столбик в рамках климатической зоны «старой Европы».

Хотя еще быстрее будет взят далекий город.

И мы отдохнем.

Человек с большой буквы Че поет Бродского, слегка опираясь на заставленный пустыми бутылками стол во внутреннем зале синагоги. Мы с Любой курим и бросаем бычки на головы ничего не подозревающих полицейских, скрываясь в тени балкона. Начинается второй день войны.

Март 2003

Ошибка

Нынешней весной я опять не куплю себе велосипед — искомая сумма уйдет на стерилизацию кошки. За некоторую исчисляемую во всемирном эквиваленте жертву с моей стороны живое существо лишится несчастья безнадежно любить.

До сих пор она не любила — и все же так лучше. Зачем ей знать?

Дорого можно отдать за то, чтобы одним взмахом скальпеля — впрочем, может, он далеко не один, может, там, на блестящем столе в лучших традициях телевизионной вивисекции творится рубка, резка, разрыв, расчленение — оставить в реальном или только намечающемся прошлом боль запретного, бывшего когда-то твоим, отнятого и переданного в законное владение по строю дальше. Холодное лезвие приятно щекочет переполненный наркотическим восторгом живот, по добрым окровавленным рукам стекают остатки надежды, игла, тонкая и длинная, как недосказанная фраза, аккуратно скрепляет разорванное, создавая видимость невмешательства, за которым — все, что было раньше, только освобожденное от ненужной мечты.

Ночью все кошки серы, а весной все мечты — ненужные.

Толстая, черная и далеко не исключительно визуально лишняя точка на совершенной поверхности кожи не оставляет сомнений в том, что с ней надлежит проделать. Выдавленная легким прикосновением идеальных ногтей, она разольется мерзким жирным червяком, найдет свое последнее местообитание в сливном бачке, а вслед хлынет живая, очищающая от остатков скорби кровь — и будет приговорена к быстрому свертыванию, чтобы потом засохнуть и оставить на месте недавней раны лишь крохотное пятнышко, символ того, что не забывается, даже пережитое. Но странно видеть, когда мешающий целостному восприятию червяк оставляет после себя бескровную, наполненную пустотой дыру, пугающую своей чистотой и полной невозможностью сомкнуть края — границы несоприкасаемого. Попытка забыть не проваливается, но оборачивается другой формой напоминания — напоминания о чем-то, чего как бы не было, но которое от этого не менее реально.

Не бывает исцеления без возвращения.

Отпусти меня, отпусти.

Сколько я еще должна просить?

Я думала, я научилась прощать. Как бы назло не допустившему меня к исповеди священнику. Научилась. До такой степени, что каждое следующее прощение дается мне легче прежнего, а потребность в них одинаково невыносима каждой весной.

Только я опять ошиблась. Как ошибаюсь всегда при попытке отличить настоящее — пустую дыру — от желаемой, пусть кровавой, но цельной выдумки. Соразмерить степень вины ушедшего с собственной болью потери.