Министерство наивысшего счастья

Конечно, это звучало очень обидно для Тило, но Нага считал, что она могла бы взглянуть на это дело с точки зрения своей матери. Ей пришлось отдалиться от родной дочери только затем, чтобы иметь возможность взять ее себе, воспитывать и любить.

Нага также был уверен, что вся человеческая индивидуальность Тило, ее странность и необычность — будь они наследственными или приобретенными — передались ей от матери. Но ничто сказанное Нагой так и не смогло привести к примирению и воссоединению Тило с матерью.

Нага, таким образом, был сильно озадачен, когда Тило, сколько лет избегавшая всяких контактов с матерью, вдруг поехала в Кочин ухаживать за ней в госпиталь. Он решил (хотя Тило никогда не давала повода так считать), что она надеялась в эти последние дни выведать какие-то сведения — возможно, на смертном одре — о себе и о том, кем на самом деле был ее отец. Нага был прав. Но оказалось, что Тило опоздала.

* * *

К тому моменту, когда она приехала в Кочин, легкие ее матери были поражены настолько сильно, а в крови скопилось так много углекислого газа, что это привело к поражению мозга, и мать уже плохо ориентировалась в обстановке. Кроме того, действие лекарств и длительное пребывание в отделении интенсивной терапии вызвало у матери своеобразный психоз, который, как сказали врачи, чаще всего поражает сильных волевых людей, которые вдруг оказываются безвольными и беcпомощными пешками в руках людей, которых прежде они не удостаивали вниманием. Гнев и возмущение ее обратилось не на персонал госпиталя, а на старых верных слуг и учителей школы, которые по очереди дежурили у ее госпитальной койки. Они толпились в коридоре в ожидании очереди, и их пускали к их любимой Аммачи на несколько минут каждые два часа.

Когда в палату вошла Тило, лицо матери просветлело.

— Меня все время царапают, — сказала она вместо приветствия. — Врач говорит, что царапать — это хорошо, но я не могу это больше выносить и поэтому приняла лекарство от царапания. Как твои дела?

Она подняла свои фиолетово-багровые руки, одна из которых была соединена с капельницей, чтобы показать Тило, что произошло с ее кожей оттого, что ее постоянно тычут и колют иголками и при этом постоянно ищут все новые и новые вены, потому что большинство их спалось и затромбировалось. Теперь они выглядели пурпурными узелками на фоне багровой кожи.

— «Рукав засучит и покажет шрамы: „Я получил их в Криспианов день“». Помнишь? Я тебя учила.

— Да.

— Ты помнишь следующие строчки?

— «Хоть старики забывчивы, но этот не позабудет подвиги свои»[38].

Тило успела забыть, что помнит эти строки. Шекспир пришел ей на ум не от напряжения памяти, а сам собой, как является старая забытая мелодия. Она была ошеломлена состоянием матери, но врачи были довольны: по их словам, сам факт, что мать узнала ее, говорит о значительном улучшении. В тот день мать перевели в отдельную палату, откуда открывался вид на соленую лагуну и обрамлявшие ее кокосовые пальмы, гнущиеся под сильными муссонами.

Улучшение было недолгим. В течение следующих дней периоды ясности ума чередовались у пожилой женщины с периодами помраченного сознания, когда она переставала узнавать собственную дочь. Каждый новый день являл собой совершенно непредсказуемую главу истории заболевания. У матери появились новые чудачества и иррациональные предрассудки. Госпитальный персонал, врачи, сестры и даже санитарки были добры к ней и не принимали близко к сердцу то, что она говорила. Они ласково называли ее Аммачи, протирали влажными губками, меняли ей памперсы и расчесывали волосы, не выказывая ни раздражения, ни злобы.

Через несколько дней после приезда Тило у матери появилась новая идея фикс. Она превратилась в своего рода кастового инквизитора. Она настаивала на том, что хочет знать, к какой касте, подкасте и подподкасте принадлежит каждый человек из госпитального персонала. Ей было мало, если они говорили: «Я сирийский христианин». Ей надо было знать, принадлежали ли они к течению Мартома, Якоба, Церкви Южной Индии или Ка-Нааху. Если же человек отвечал, что он индус и принадлежит к касте Эзхава, то мать сразу уточняла: тейя или чекавара. Если же человек отвечал, что принадлежит к «зарегистрированной касте», то матери непременно надо было знать, является ли он парайей, пулайей, параваном или улладаном. Принадлежит ли он к касте сборщиков кокосовых орехов? Были ли его предки официальными перевозчиками трупов, ассенизаторами, прачками или крысоловами? Она настаивала на подробном ответе и только потом соглашалась на процедуры и манипуляции. Если собеседник оказывался сирийским христианином, то мать обязательно интересовалась его родовым именем. Чей племянник женился на племяннице свояченицы? Чей дед был женат на дочке сестры чьей правнучки?

— Это ХОБЛ, — улыбаясь, говорили медицинские сестры Тило, видя обескураженное выражение на ее лице. — Не переживайте, при этой болезни такое случается сплошь и рядом.