«Вот кем мне следовало стать, — подумала она. — Кормилицей гекконов».
В окна били резкие неоновые лучи, плохо притворяющиеся лунными. Несколько недель назад, идя ночью по высокой залитой светом эстакаде, она невольно подслушала разговор двух велосипедистов. Один из них сказал другому: «Ис шехер мейн аб раат ка сахаара бхи нахин милта. В этом городе мы лишились даже уютного покрова ночи».
Она лежала неподвижно, как труп в морге.
У нее росли волосы.
Ногти на ногах тоже росли.
Волосы на голове были абсолютно седыми.
Треугольник волос между ног был черным, как смоль.
Что бы это могло
Старая она или еще молодая?
Жива она или уже мертва?
Потом, не повернув головы, она поняла, что они пришли — быки. Массивные головы с точеными рогами четкими силуэтами виднелись на фоне яркого света. Их было двое. Двое быков цвета темной ночи. Это был краденый цвет того, что когда-то считалось ночью. Грубые завитки обрамляли влажные лбы быков, словно камчатные платки. Влажные бархатистые носы блестели, пухлые фиолетовые губы шевелились, складываясь трубочкой. Быки не производили ни малейшего шума. Они никогда не причиняли Тило вреда — только смотрели на нее. Белки их глаз, с любопытством заглядывающих в комнату, напоминали лунные полумесяцы. Тем не менее они не казались ни чересчур любопытными, ни чересчур мрачными. Они были похожи на врачей, которые у постели больного решают, какой диагноз ему поставить.
«Вы снова забыли дома свой стетоскоп?»
В присутствии быков время меняло свой бег. Тило не могла бы сказать, как долго быки стояли у окна. Она даже не взглянула в их сторону. Она поняла, что быки ушли, только после того, как они перестали заслонять льющийся в комнату свет.
Убедившись, что быки ушли, Тило встала, подошла к окну и долго смотрела, как уменьшались их удаляющиеся фигуры. Городские жулики. Пара ночных хулиганов. Один из них, проходя мимо припаркованной у обочины машины, поднял ногу, как пес, и помочился на окно автомобиля. Как очень большой пес. Она включила свет и поискала в словаре значение слова «insouciant». В словаре было сказано: «Радостное неведение относительно чего-либо». Словари всегда высокой горой громоздились возле ее изголовья.
Она вытащила из стопки лист бумаги, извлекла из кофейной кружки один из торчащих пучком остро отточенных синих карандашей, и принялась писать: