Министерство наивысшего счастья

Рядом с мусорщиками и золотарями находилось самое роскошное место площади, блистательный общественный туалет с вращающимися зеркальными дверями и отполированным гранитным полом. Свет в туалете горел круглосуточно. Помочиться в нем стоило одну рупию, справить большую нужду — две, а принять душ — три. Немногие обитатели площади могли позволить себе такую роскошь, и почти все мочились снаружи, стоя у стены туалета. В результате безупречный изнутри туалет снаружи источал одурманивающий запах застоявшейся мочи. Для владельцев туалета это было не страшно, потому что доходы поступали им из других источников — стены туалета были местом рекламы, которая менялась еженедельно.

В эту неделю туалет рекламировал новейший шикарный автомобиль «Хонда». У рекламы был свой собственный персональный охранник. Гулабия Вечанья жил рядом с рекламным щитом под маленьким синим пластиковым навесом. Это жилище стало вехой в его карьере и большим шагом в сравнении с его прежним положением. Год назад, когда он только приехал в Дели, Гулабия ночевал на дереве — из малодушного страха и по необходимости. Теперь же у него была работа и некое подобие крыши над головой. Логотип охранной организации, в которой он работал, был вышит на погонах, украшавших его запятнанную голубую рубашку: TSGS. (Соперничавшая контора суки харамзаади Санджиты-мадам имела другую аббревиатуру: SSGS.) Гулабия должен был охранять рекламный щит от вандалов, в частности пресекать попытки некоторых выродков помочиться на рекламу. Работал Гулабия семь дней в неделю по двенадцать часов в день. В эту ночь Гулабия напился допьяна и спал мертвым сном, когда кто-то распылил по рекламе серебристой «Хонды» красную надпись: «Инкилаб зиндабад! Да здравствует революция!». Ниже кто-то нацарапал короткое стихотворение:

Чхин ли тумне гариб ли рози роти
Аур лага дийе байн фис карне пе татти

Вы отняли у бедняков их хлеб насущный
И обложили налогом их помет.

Завтра утром Гулабия будет уволен. Тысячи таких, как он, выстроятся в очередь, чтобы заменить его. (Возможно, одним из соискателей станет и безвестный уличный поэт.) Но сейчас Гулабия безмятежно спит и видит сон. Во сне у него достаточно денег, чтобы прокормиться, так что он может немного отсылать домой, в деревню, своей семье. В его сне деревня до сих пор существовала. Она еще не стала дном водохранилища. Рыбы еще не плавали по комнатам его дома, заплывая туда в окна. Крокодилы еще не отгрызали ветви у тутовых деревьев, а туристы не разъезжали на глиссерах над его полями, разбрызгивая в воздухе радужные от дизельного топлива облака брызг. Во сне его брат Луария еще не был экскурсоводом на дамбе и не рассказывал туристам о чудесах, сотворенных этой дамбой. Мать его еще не работала уборщицей у главного инженера электростанции, чей дом был построен на земле, ранее принадлежавшей матери. Во сне ей еще не приходилось воровать манго со своих собственных деревьев. Она еще не жила в колонии переселенцев в железной хижине с железной крышей, на которой летним днем можно было жарить лук. Во сне Гулабии река еще была жива и мирно текла в своих берегах. Голые дети сидели на камнях и играли на самодельных дудочках, а в жаркие дни купались в речке вместе с буйволами. В лесах, покрывавших прибрежные холмы, жили леопард, олень с ветвистыми рогами — замбар и ленивый, неповоротливый медведь. В этих лесах во время празднеств жители деревни собирались со своими барабанами, пили и танцевали по многу дней.

От прежней жизни у Гулабии остались лишь воспоминания, дудочка и серьги (которые ему было запрещено носить на работе).