Министерство наивысшего счастья

Я облегченно вздохнул, избавившись от этого осуждающего взгляда, когда мы с Тило вышли на террасу. Мы курили гашиш, убивали нахальных комаров и беспричинно смеялись. Тило, скрестив ноги, сидела, опершись на стену спиной и глядя в темноту. На небо взошла пятнистая луна. Ее неземная красота составляла поразительный контраст с вполне мирскими испарениями, поднимавшимися из канавы. С улицы на террасу прилетел камень, ударившись о стену в паре сантиметров от виска Тило. Она инстинктивно отскочила от стены, но мне показалось, что этот камень не слишком сильно ее напугал.

— Эта толпа идет из кино, — сказала она. — Наверное, только что кончился сеанс.

Я посмотрел вниз. Было слышно негромкое хихиканье, но мне не удалось никого рассмотреть в темной тени. Должен признаться, что мне стало немного не по себе. Я спросил — это был невероятно глупый вопрос, — какие меры предосторожности она принимала, чтобы избежать опасности. Она ответила, что не опровергает распущенные соседями слухи о том, что она приторговывает наркотиками. Люди думают, что у нее есть защитники, и не наглеют.

Махнув рукой на приличия, я спросил ее о Мусе, где он, вместе ли они до сих пор и не собираются ли пожениться. Тило ответила: «Я ни за кого не выйду замуж». Когда я спросил, почему она так думает, Тило ответила, что хочет сохранить свободу умереть, не испытывая ни за кого никакой ответственности, чтобы никто этого не заметил и не огорчился.

В ту ночь, засыпая у себя дома, я думал о пропасти, отделявшей мою жизнь от жизни Тило. Я в то время по-прежнему жил с родителями, в доме, где родился и где прошло мое детство. Родители спали в соседней комнате. Я слышал до боли знакомое жужжание холодильника. Все предметы — ковры, серванты, кресла в гостиной, картины Джамини Роя, первое издание книг Тагора на бенгальском и английском языках, собрание отцовских книг по альпинизму (это было заочное увлечение, отец не был восходителем), семейные фотоальбомы, сундуки с зимней одеждой, кровать, в которой я спал с тех времен, когда был еще мальчишкой, — все это были стражи, хранившие меня много лет. Это правда, что моя взрослая жизнь была впереди, но фундамент, на котором она будет построена, казался неизменным и несокрушимым. Тило, напротив, казалась бумажным корабликом, носящимся по бурному переменчивому морю. Она была совершенно, абсолютно одинока. В нашей стране даже у бедных людей, страдающих от жестокости и притеснений, есть семьи. Как она выживет? Сколько она продержится до того, как ее бумажный кораблик пойдет ко дну?

После того как я поступил в Разведывательное бюро и приступил к учебе, я потерял ее из вида.

В следующий раз я встретился с Тило на ее свадьбе.

Не знаю, что свело их с Мусой после стольких лет разлуки и как они начали жить семьей в Сринагаре.

Учитывая то, что я знал о Мусе, я так и не смог понять, как буря убогого, бестолкового тщеславия — абсурдная идея о том, что Кашмир может стать «свободным», — захватила его, как и целое поколение молодых кашмирцев. Да, это верно, что он пережил трагедию, которой не пожелаешь и злому врагу, но Кашмир тогда был зоной боевых действий. Положа руку на сердце, могу поклясться, что, несмотря ни на какие провокации, я никогда бы не совершил того, что сделал Муса.

Но он — это не я, а я — это не он. Он сделал то, что сделал. И заплатил за это дорогую цену. Что посеешь, то и пожнешь.

Через несколько недель после смерти Мусы Тило вышла замуж за Нагу.

Что касается меня, то я — самый неприметный из нас троих — любил ее без гордости. И без надежды. Без надежды, потому что понимал, что даже если по какому-то невероятному стечению обстоятельств она вдруг ответила бы на мои чувства, то мои родители, мои браминские родители, никогда не приняли бы ее — девушку без прошлого, девушку без касты — в нашу семью. Если бы я стал настаивать, то мое упорство обернулось бы такими неприятностями, какие я был бы просто не в состоянии переварить. Даже при самой спокойной и безмятежной жизни нам приходится выбирать свои битвы, но эта битва была не моя.