Министерство наивысшего счастья

В ту ночь я сильно запозднился, заканчивая рапорт, который мне предстояло утром подать Его Превосходительству. Из старенького «Сони» звучала приглушенная музыка. Расулан Бай пела чаити «Яхин тхайян мотийя хираи гаэли Рама». Конечно, самой выдающейся певицей всего Индостана была Кесар Бай, но Расулан превосходила ее эротичностью. У Расулан был низкий, мужеподобный, грудной голос, в противоположность писклявым, подростковым голосам, к которым мы сейчас все привыкли, благодаря саундтрекам Голливуда. (Отец, большой любитель и знаток классической индийской музыки, считал Расулан слишком вульгарной. Этот конфликт между нами так и остался неразрешенным.) Я мог явственно представить себе, как разлетается ожерелье в руках женщины, изнывающей от жажды любви, а голос томительно следовал за звонким падением каждой жемчужины на пол спальни. (Да, были же времена, когда мусульманская куртизанка могла так откровенно взывать к индуистскому божеству.)

В то утро в городе начались проблемы. Правительство объявило о проведении в ближайшие несколько месяцев выборов. Они должны были стать первыми в течение почти девяти лет. Боевики заявили о бойкоте выборов. Тогда было совершено ясно (в отличие от нашего времени, когда толпы у избирательных участков становятся неуправляемыми), что люди не придут на участки и не проголосуют, если мы не сумеем доходчиво убедить их. «Свободная» пресса, как всегда, уже была готова своим ослепительным идиотизмом подлить масла в огонь, и поэтому следовало соблюдать известную осторожность. Нашим тузом пик была «Ихван-уль-Муслимун», «Братья-мусульмане», — наша главная контртеррористическая группа — бывшие боевики, сдавшиеся нам в полном составе, с амуницией, боеприпасами и вооружением. Постепенно ряды организации стали пополняться другими несогласными, сдававшимися нам целыми подразделениями. Мы заново организовывали их, вооружали и снова отправляли на поле боя. «Ихваны» были закаленными бойцами, но по большей части рэкетирами и мелкими уголовниками, которые вступали в организации мусульманских боевиков, когда видели в этом материальную выгоду. Однако они же первыми дезертировали, когда начинало пахнуть жареным. Они знали обо всех местных событиях намного лучше, чем мы, и, когда переходили на нашу сторону, получали преимущество пользования своими источниками, что позволяло им проворачивать операции, бывшие вне полномочий регулярной армии. Сначала они оказывали нам просто неоценимые услуги, но затем стали постепенно выходить из-под контроля. Самым жестоким и устрашающим из всех, воплощением Князя Тьмы, был человек, прозванный Папой, который раньше был неприметным заводским сторожем. За свою карьеру в «ихванах» он убил десятки людей. (Мне помнится, что речь шла о ста трех убитых.) Устроенный им террор поначалу склонил чашу весов на нашу сторону, однако к девяносто шестому году он стал совершенно бесполезен, и нам пришлось его обуздать (сейчас он в тюрьме). В марте того года, без всяких инструкций с нашей стороны, Папа ликвидировал известного редактора выходившей на урду ежедневной газеты — совершенно безответственной, должен сказать, газеты. (Безответственные, ядовитые антииндийские ежедневные листки, которые вечно преувеличивали число жертв и неверно интерпретировали факты, подрывали репутацию всех остальных местных СМИ, что давало нам возможность мазать их одним миром. Больше того, могу честно признаться, что мы даже негласно финансировали некоторые из таких газет.) В мае Папа огородил общинное кладбище в Пулваме и объявил его участок своей наследственной собственностью. После этого он убил всеми любимого сельского учителя в одной пограничной деревне и забросил его тело на заминированную нейтральную полосу. Подойти к телу было невозможно, а значит, его нельзя было и похоронить по обряду, со всеми положенными молитвами, и ученикам оставалось только в бессильной ярости наблюдать, как тело их любимого учителя расклевывают коршуны и ястребы.

Вдохновленные подвигами Папы, другие командиры «ихванов» последовали его примеру.