Министерство пропаганды и цензуры

Но то, что там была дочь этого Кёлера… Шок! Не то, что шок – ужас! А тут ещё выяснилось про эту самую пьесу, которую скоро сожгут. Ужас, а не девочка!

Что тут сказать? Вся в своего папашу, чтоб ему… А что касается этих его слов в мой адрес, то он по большей части неправ. Я не паразит, я не позволю так говорить в свой адрес!

Уверяю вас: он донёс на Орэля, ОН! Ну теперь Бог ему отомстил…»

Дальше я не мог читать; я разорвал газету пополам и выбросил в мусорное ведро.

…По дороге к зданию меня опять встретили журналисты. Я вышел из машины и, откашлявшись, сказал:

– Эта Ауэр… Она сыграла на моём горе. Молодец она, сукина морда!

Я снова сел за руль.

глава 12

Состоялся судебный процесс над Орэлем. За несколько часов я с ним встретился возле зала суда; вид у него был очень печальный.

– Сочувствую я тебе, Гоц… Это насчёт дочери.

– Спасибо, но я был бы тебе больше благодарен, если бы ты убедил свою эту Ивон…

– Я знаю, Гоц, но… Я пытался, поверь, много раз! А она считает, что я тебя как друга до последнего прикрываю.

Я закатил глаза.

– Что за бред!

– Во-во, и я также ей говорю во время свиданий, а она… Понимаешь, она женщина очень упёртая и…

– Нет, не понимаю, – отрезал я, и ушёл.

Суд вынес такой ему приговор: три года тюремного заключения, а мне – штраф в размере 15000. Хоть что-то… На судебном заседании Ауэр плакала и искоса смотрела на меня, а когда вынесли приговор, она выбежала из зала. Перед тем, как Орэля вывели, он посмотрел на меня: его глаза были полны сожаления и ужаса. Я едва заметно ему кивнул.

А от Ауэр несколько дней не было вестей. Это даже и к лучшему – мы готовились к судебному процессу над Лисл; я заплатил штраф. Мне удалось её встретить на следующий день после приговора Орэлю. Она сидела в камере и тупо смотрела в противоположную стену. За нами наблюдал один из полицейских.

Увидев меня, она оживилась и подошла к решётке.

– Папа!

Мы немного всплакнули, и я сказал:

– Зачем всё это? Теперь тебя посадят, а я ничего не смогу сделать!

– Пап, просто… Надоела такая жизнь, надоела. Когда ты горбатишься на работе и получаешь по несколько пфеннингов в неделю…

– Да ты всегда жила в достатке! А пошла работать по своей воле, хотя я могу тебя обеспечивать.

– Я не хочу быть от кого-то зависимой, пойми! Да, я живу в достатке, а как же большая часть населения страны? Они именно так и живут!

– Лучше о себе думай. И вообще, ты говоришь словами Йенса!

– С чего ты…

– Да потому, что при каждой встречи он мне это заливал в уши.

Она помолчала.

– Я пошла на это по своей воле, и он здесь не причём…

– Но он помог тебе, подтолкнул к этому.

– В какой-то степени да, и всё же…

– Что?

– Он не внушал и не заставлял, и у меня был выбор… И ещё: я начала писать эту пьесу задолго до знакомства с ним.

– Кстати, а о чём ты думала, когда писала её?! Её сожгут, понимаешь? А тебя, так как ты совершеннолетняя, помимо срока припишут штраф до 45000 марок!

– А я и не собиралась опубликовывать её.

– Тогда зачем спрашивала меня насчёт Рейха?

– Сначала хотела, но потом поняла, что… Нет, ничего не выйдет. Я… я хотела просто показать это, может, даже копии сделать для своего окружения: друзей, коллег…

– Да это до пятнадцати лет тюрьмы! – Я нагнулся к её лицу и заговорил тише: – Твоя пьеса… послужила этому митингу?

– Я её дала только Йенсу, но он ничего не кому не говорил и не давал.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Потому что он после прочтения копии сжёг её при мне.

Со вздохом я выпрямился.

– Мы по тебе скучаем: я, мама, Анели… Не пойму я тебя, милая, не пойму. Прости.

На её глазах появились слёзы. Я не выдержал и отвернулся, подумав:

«А сам прикрывал преступника несколько дней! Ещё легко отделался…»

Состоялся суд, и её посадили на пять лет. Сердце у меня сжималось при виде её бледного лица! Я прекрасно знал, что день назад судили Йенса, и его посадили на шесть лет. Возможно, он был даже инициатором митинга, но ничего не известно насчёт этого. Со мной была Хедвиг, а Анели просто не впустили. Но они обе обливались слезами.

Когда заседание закончилось, я только тогда оглядел присутствующих в зале и заметил среди них… Ауэр!

У меня сердце в пятки упало.

«Ну, всё, сейчас побежит к журналистам».

Выйдя из зала, я нагнал её и больно схватил за руку, отвёл в сторону, к стене. Она повернулась ко мне: на её лице застыл ужас.

– Что вы…

– Только попробуй, слышишь?! Только попробуй что-нибудь сказать журналистам, попробуй! Я из тебя все потроха…

– Да успокойся, не буду я ничего говорить!

Она отдёрнула мою руку. Я застыл, как вкопанный.

– Да. Мы оба поквитались: наши близкие в тюрьме, поэтому… смысл продолжать?

Я побелел от ярости.

– Да не сажал я твоего Орэля!

– Не ори. Не хочу ничего про это слышать, понял?

– Да я не…

– Он тоже так говорит!

– Да это…

Она нахмурилась и махнула рукой.

– Послушай, я пришла сюда, в зал суда, с миром, ясно? Я даже посочувствовала этой бедной глупенькой девочке, которая уже всё перечеркнула в своей жизни. Я пришла с миром. С миром.

Меня трясло, но мне каким-то чудом удалось сдержать себя. Я набрал побольше воздуха в лёгкие.

– Что ж, надеюсь, вы меня больше не тронете.

– Взаимно.