Министр и смерть

Откушав омлета по-французски, я пошел и устроился в гамаке. В гамаке, конечно, уже лежал, подобно большому теплокровному животному, какой-то подросток, которого пришлось оттуда согнать. С собой в гамак я взял «Древние народы Вавилона», собираясь перечитать третью главу. Чтение историографических трудов требует особой сосредоточенности и внимания, труднодостижимых, к сожалению, в обстановке, когда рядом с тобой играют в «дьявольский галоп».

Но и на этот раз желанного покоя я не обрел.

Повсюду на лужайке на креслах-раскладушках возлежали точные копии Министра и их гости и обсуждали планы своих будущих злодейств. Перед детьми, ни на секунду не покладая рук, трудился Министр. Он подстригал машинкой траву на газоне. Работал он, конечно, в атмосфере всеобщего одобрения. Молодежь энергично подбадривала его советами и указаниями:

— Пройдись еще раз у куста, ты что, ослеп?

— Дядя, вы забыли состричь травинки на повороте, вон там!

— Папа, осторожнее, куда тебя понесло!

Сам бы я ни тяжелой физической работы, ни оскорблений в свой адрес не вынес, но Министр трудился спокойно. То же самое происходит в риксдаге, подумал я, год за годом оппозиция кричит и беснуется и, в конце концов, ее не замечаешь.

Выполнив назначенный себе урок, Министр подошел поближе и устроился на качелях.

Меня беспокоил один вопрос, и я решил спросить у него:

— Полиция считает, что убийцу следует искать среди нас, дачников?

— Полицейский намекал мне на что-то в этом роде.

— И, как мне кажется, особенно темной лошадкой он считает тебя. Из-за всей этой истории с туалетом. Ты в самом деле просидел в нем целый час?

— Но ты же знаешь! Пока туда доберешься... потом хочется посидеть, поразмышлять... Там так тихо и спокойно.

Я вспомнил о скачущей дьявольским галопом семье, и, как кажется, впервые начал понимать, почему вот уже много лет Министр упрямо отказывается оборудовать теплый туалет в доме.

— Там лежит целая кипа старых номеров «Еженедельного журнала». Удивительно, но со временем он становится только лучше. Как сыр, — философски заметил он.

— И тебя никто там не видел?

Вопрос не такой уж, как может показаться, странный. Министр, как и все остальные члены его семьи, сидит в туалете при открытой двери.

— Нет, — и он еще немного подумал. — Я слышал какие-то шорохи, но, наверное, это были белки.

И тут он вдруг просиял:

— Кажется, я могу сослаться на Биргитту Нильссон!

— Но как она-то могла оказаться?..

— Оказалась. Хотя в туалете ее лично, естественно, не было. Она сейчас в Риме. Я прочитал там статью о ней: у Биргитты квартиры в Стокгольме, в Лугано и в Нью-Йорке. Если я упомяну, что она... Хотя нет, к сожалению, не пойдет: я мог прочитать об этом в другой раз.

Он оттолкнулся от земли ногами, качнулся взад и вперед, стойки качелей затрещали.

— Пойдем к Еве Идберг! Нужно вернуть ей садовые ножницы, я держу их уже целую вечность. И потом... это она нашла Беату. Я бы с удовольствием послушал... то есть, было бы полезно узнать от нее кое-какие детали.

Он осекся. Мой вид в этот момент, наверное, поразил его; он сразу притормозил.

— Естественно, мы пойдем не спеша. Очень спокойно и неторопливо. Я возьму тебя под руку.

Есть вещи, которые стыдно терпеть даже очень больному человеку. Я мгновенно спрыгнул с гамака на землю. Еще минута, и он предложит возить меня среди всех этих знаменитостей в инвалидной коляске!

— Жди меня здесь! Я схожу за тростью. Потом я пойду с тобой хоть до Норртелье. Но без посторонней помощи, сам.

— Кто она, собственно, такая? — спросил я у Министра, когда мы медленно пошли с ним по Тайной тропе.

— Ева Идберг? Она приехала сюда прошлым летом и купила старую виллу аптекаря — ту самую, что пустовала с самой его смерти. Она разведена, последнее ее замужество, по словам Маргареты, — третье по счету, Идберг — девичья фамилия. Единственный, кто знает ее здесь — это Кристер Хаммарстрем. Она работает с ним в одной клинике преподавателем лечебной гимнастики. Или работала.

Ева как раз сгребала скошенную траву у стены своего белого, высокого, похожего на маяк, дома. Подобно принадлежащей ей недвижимости, она притягивала к себе взгляды еще издали.

На ней был купальник, сшитый из ткани с рисунком, имитировавшим шкуру леопарда. Теоретически купальник состоял из двух, а практически — из трех столь минимальных по площади частей, что рисунок на них выявлялся лишь при тесном сопоставлении. Белокурые волосы Евы волной падали ей на плечи, они притягивали к себе взгляд, влекли его ниже, дальше...

Когда мы, как два выбравшихся на большую дорогу разбойника, вынырнули из леса, от неожиданности она вскрикнула:

— Мужчины?! Ах, простите, я побегу чем-нибудь накроюсь!

— Это абсолютно излишне! — закричал Министр вслед убегающей богине с большей, чем требовал этикет, страстью. Я подумал, что от отца четырнадцати детей следовало ожидать большего самообладания, но тут же сообразил, что ошибся: как раз от многодетных отцов требовать подобного самоограничения совершенно бессмысленно.