Минная гавань

Чихнув и кашлянув, заработали дизеля. С мостика дали команду «Всем вниз». Держась за поручни, Канаков соскользнул в центральный, почти не касаясь ногами перекладин трапа. И остался доволен собой. Такой метод спуска считался на лодке коронным номером, привилегией «старичков» перед новичками. «Здорово получилось!» — только успел подумать Канаков, как на него сверху всей тяжестью обрушился Протопопов.

— У трапа не спать, — бросил он небрежно и насмешливо, помогая Михаилу подняться.

— Можно и поаккуратней, — ответил Михаил, потирая ушибленное плечо, — собою не управляет лишь мешок с опилками, если его сверху сбросить.

— Зато на опилки приятнее падать, — язвительно улыбнулся Стефан. — В другой раз побыстрей от трапа отбегай. Понял?

— Вполне. В следующий раз пропущу вас вперед.

Канаков пошел в корму, снимая на ходу спасательный жилет и поправляя воротник.

В четвертом отсеке он увидел старшину второй статьи Никиту Корзуна, комсорга лодки. Тот возился у рундучка, в котором помещалась корабельная библиотека, и никак не мог отомкнуть замок.

— Заело? — полюбопытствовал Михаил.

— А, чтоб тебя… — Старшина яростно дернул крышку, и рундук открылся. — Вот так каждый раз, — пожаловался он Михаилу, — и запасной никак не подберу, и починить не удается.

— Можно взглянуть? — попросил Канаков.

— Валяй, — согласился Корзун, — только потом сам закроешь. Ключ отдашь лично мне. — И ушел, прихватив с собою какой-то потрепанный томик.

Недавно библиотечку обновили, и Михаил принялся не спеша перебирать книжки. Ему вспомнилась отцовская библиотека со множеством редких изданий. Мишка с детства любил копаться на книжных полках, выискивая что-нибудь интересное. В кабинете отца стоял широченный, из темного резного дуба письменный стол, на нем — бронзовая, под зеленым абажуром настольная лампа.

«Очень удобный стол и приятная лампа», — подумал Мишка, сидя перед рундуком на корточках.

Отец держался с ним просто и доверчиво, как с хорошим приятелем. Они любили по вечерам усаживаться за общий письменный стол и, нисколько не мешая друг другу, заниматься своими делами. И, несмотря на то что один был крупным ученым, а другой всего лишь студентом-первокурсником, оба они, отец и сын, считали себя коллегами и друзьями. Частенько спорили, но никогда не ссорились. Перед выходом в море Михаил отправил отцу письмо, где обстоятельно рассказывал, что он передумал и перечувствовал за то время, что они не виделись.

Он представлял, как к ним позвонит почтальон. Если это произойдет днем, отец будет на работе. А мать, наверное, будет сидеть в гостиной. Она отложит в сторону вязанье. Опираясь на костыли и переставляя негнущиеся ноги, направится в прихожую. Потом вынет из ящика несколько газет и между ними обнаружит конверт со знакомым треугольным штемпелем «Матросское. Бесплатно». Лицо ее просияет, глаза заблестят. Она вернется в комнату и, вскрыв конверт, начнет читать.

— Миша… Мишенька… Мишутка… — станет твердить с разными интонациями в голосе, по мере того как что-то ее будет настораживать, пугать или радовать. Михаил знал, что не было такого свободного дня или такой свободной минуты, когда бы мать его, Софья Никодимовна, не хотела поговорить о нем либо с отцом, либо с домработницей Варварой, женщиной пожилой и ворчливой.

Михаил очень любил свою мать и всячески старался скрыть, как он жалеет ее. Слишком дорогой ценой пришлось ей, бывшей актрисе, заплатить за его появление на свет. Она перенесла в Ленинграде тяжелую блокадную зиму, болела тифом, и врачи не советовали ей оставлять ребенка. Она же настояла на своем. Михаил родился вполне здоровым, у нее же после родов отнялись ноги.

И все-таки она была горда и счастлива своим трудным материнством. Михаила считала идеальным сыном — вежливым, предупредительным, скромным и, разумеется, талантливым. Михаилу всегда было неловко оттого, что мать едва ли не боготворила его. Но он понимал ее и умел прощать эту женскую слабость.

…Дочитав письмо, мать дотянется до телефона, который стоит на столике, и наберет нужный номер. Секретарша отца тотчас узнает ее голос и скажет, что академик занят, проводит важное совещание, но она непременно передаст ему записку, в которой сообщит о письме сына.

Не пройдет и пяти минут, как в квартире настойчиво зазвонит телефон. Мать снимет трубку и услышит знакомый глуховатый голос. «Софья, будь добра, — скажет отец, — прочти, что он пишет». Она станет читать. Отец, как всегда в таких случаях, будет покряхтывать, погмыкивать, некоторые места попросит повторить. Потом, наверное, скажет, как говорил когда-то: «Так-так… Молодой Декарт… Прежде чем утвердить себя на избранном поприще, он сперва усомнился в нем. Затем сомнения проверил практикой и не спешит сказать себе «да». Вот что такое терпение и мужество юных! Не правда ли, Софья?» «Да, да…» — скажет счастливая мать. Отец помедлит, поправляя очки, и попросит: «Если тебе не трудно, положи письмо на мой стол, лучше под стекло. И вот еще что: предупреди Варвару, пускай она в кабинете до моего прихода ничего не трогает. Она такая рассеянная…»