Минная гавань

— Да брось ты, — невесело улыбнулся Ледорубов. — Какой там ученый: один пустой звук. Не повезло мне…

— Ладно, Захарище, ладно. — Пугачев решительно резанул по воздуху ребром ладони. — Оставь воспоминания на вечер. Главное, мы с тобой опять вместе, и нам теперь сам черт не брат.

«Захарище… Как просто и хорошо, — с теплотой подумал Ледорубов. — Только он, Семен Пугачев, может по старой памяти меня так называть. До чего же надоело это вежливое — Захар Никитич или официальное — капитан-лейтенант Ледорубов…»

— Как тебе показался наш комбриг Буторин, — поинтересовался Семен, — законтачил с ним?

— Ты знаешь, — признался Захар, — я не люблю слишком напористых и зычных.

— Ничего, к нему просто надо привыкнуть.

— А помнишь нашего Сливина, Петра Степановича? Умница, большой души человек. И недаром адмиральские звезды получил.

— Это верно, мы его все любили. Веришь ли, некоторые старики-сверхсрочники прослезились, когда он перед всем строем на плацу прощался с нами. Но и у Буторина Николая Ивановича тоже есть свои достоинства. И немалые.

— Поживем — увидим, — сказал Захар, невольно подумав при этом: «А вот о тебе Буторин думает куда скромнее. И чего ты, Семен, так защищаешь его?..»

Они вышли на территорию базы и направились к проходной мимо однообразных казарменных зданий, в которых размещались береговые службы.

— Видишь? — Пугачев показал рукой на двухэтажное строение с широкими окнами и мозаикой на фасаде. — Это наш новый клуб. Во всем городе лучше не сыщешь. Я уж не говорю о спортгородке — сам увидишь.

— А там что? — Захар уже с интересом кивнул в сторону хозяйственного двора, где матросы белили стену какого-то каменного барака.

— Свинарник.

— Что?! — Захар решил, что ослышался.

— Механизированный свинарник, — поправился Пугачев, — оборудован по последнему слову техники.

— Тоже родное детище комбрига?

— Э, брось. Ты иначе будешь говорить, когда в кают-компании тебе в тарелку положат свежий эскалоп да еще нальют стакан парного молока.

— У вас и коровы завелись?!

— Да, Захарище, завелись. И не удивляйся. Буторин хороший хозяин. Его конкретно есть за что уважать.

— Тэк-с. — Ледорубов с хитрецой прищурился. — Выходит, Семенище, моряки своего комбрига прежде всего желудком уважают?..

— А, ну тебя, не придирайся и не язви. — Пугачев добродушно отмахнулся.

— Не слишком ли комбриг увлекается этими «довесками»?

— Все в пределах разумного. И потом, наша бригада по всему флоту гремит как передовая. А победителям всегда прощают некоторые увлечения. Так сказать, закрывают глаза.

Пугачев повел своего друга на корабль.

— Узнаешь? — Семен хозяйски-деловито качнул головой в сторону Минной гавани.

— Все такая же, неповторимая… — ответил Захар, пристально вглядываясь в очертания знакомых построек.

Они спускались по крутым ступенькам деревянной лестницы с берегового откоса, и гавань была видна как на ладони: полукругом к воде лепились тральные склады, гаражи, мастерские.

За ними виднелся частокол корабельных мачт и антенн, а дальше начиналось море, по-осеннему тяжелое, щербатое.

Причальная стенка встретила их привычной рабочей суетой, шумом. Шагая по бетонным плитам, Захар силился выглядеть если не солидным, то хотя бы спокойным и собранным, как это подобало его теперешнему званию и возрасту. Все здесь напоминало о минувшей его лейтенантской молодости. Ноздри сладко щекотало от острого запаха тавота, металла и сырости. Поблизости громко перекликались матросы, тянувшие по земле тяжелую петлю электромагнитного трала: толстая резиновая кишка с шипением ползла по земле, точно тело огромного питона. А где-то в дальнем конце гавани пронзительно, криком раненого чудовища, надрывалась корабельная сирена.

«Триста пятьдесят четвертый» был пришвартован к пирсу вторым бортом, рядом с однотипным тральщиком. И Захар не то чтобы узнал его по номеру, а скорее почувствовал, как непостижимо родное, притягательное существо. На этом корабле он когда-то начинал свою моряцкую службу. Его силуэт с острым носом, высокой рубкой и наклоненной к корме трубой представлялся Захару едва ли не чудом корабельной архитектуры. Он мог бы по памяти нарисовать его до мельчайших деталей, до винтиков.

В первые минуты все казалось исполненным особого значения и смысла, даже стальная, протертая просоляренной шваброй палуба звучала под ногами как-то мелодично и весело, будто соло на ударных в большом симфоническом оркестре.

С появлением офицеров тотчас прозвучало три коротких звонка, что означало «прибыл командир», и раздалась команда «Смирно». Откозыряв корабельному флагу, Захар последовал за Семеном на жилую палубу, сопровождаемый любопытными взглядами моряков.

Они вошли в тесноватую, пахнущую свежей краской и туалетным мылом каюту. Каждый предмет ее скромного интерьера казался предельно суженным, зажатым переборками. Под иллюминатором вплотную к борту прижался письменный стол, слева от него — задернутая бархатным пологом койка. Около двери, за высоким шкафом-рундуком, помещался умывальник. Весь уют ограничен тем, без чего в море не обойтись.