Minni. Призвание – любить

Александр был счастлив и не отходил от нее ни на шаг. Казалось, теперь, с ее прибытием, для него больше никого не существовало, кроме нее. Он старался быть всегда рядом с ней, выполнять все ее пожелания. Ему хотелось в первые же дни ее пребывания показать все, что ему дорого в родном городе, познакомить со всеми его красотами. А в Царском Селе не осталось ни одного уголка, где бы они не побывали.

Он безмерно гордился своей невестой и старался перезнакомить ее со всеми, кто ему дорог и чьим мнением он дорожил. А она изо всех сил старалась стать своей среди этих людей, в этом новом, но уже успевшем полюбиться ей мире.

С прибытием невесты наследника престола Петербург охватила круговерть торжеств, посвященных предстоящей свадебной церемонии, – приемы, балы, премьеры, народные гулянья…

И тут Минни пришлось проходить первые испытания. С утра и до вечера она ощущала на себе множество пристально изучающих ее взглядов, отчего ей казалось, будто она негласно сдает некий экзамен на соответствие своему новому положению. Но юная принцесса держалась молодцом, блистая элегантностью, прекрасным воспитанием и своим удивительным обаянием.

Минни с честью выдержала этот экзамен, с легкостью окончательно и бесповоротно покорив всех окружающих, особенно представителей мужского пола. На первом же балу не было отбоя от желающих пригласить ее на танец.

«Образ Дагмар, соединяющий в себе нежность и энергию, выступал особенно грациозно и симпатично. Она решительно всех пленяла детскою простотою сердца и естественностью всех своих душевных движений», – отмечал Иван Сергеевич Аксаков.

Александр, неважный танцор, даже начал ревновать ее к молодым светским повесам. А Минни было приятно видеть, что он не сводит с нее влюбленных глаз. Сама же она все это время была в таком взвинченном и одновременно восторженном состоянии, что порой совершенно забывала об осмотрительности и от души резвилась и ребячилась. Но именно такая непосредственность, совершенно несвойственная и недоступная людям этого чопорного круга, скованным бесчисленным множеством условностей, и подкупала их, заставляя восторгаться этой маленькой принцессой.

«Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее», – восторженно писал молодой князь Феликс Юсупов.

Тайно влюблялись в нее, наверно, все молодые мужчины при дворе.

Но она отнюдь не была легкомысленной. Если было надо, она умела быть серьезной, сосредоточенной и целеустремленной. Еще дома, в Копенгагене, вместе с французским и английским она начала изучать русский язык. И теперь, в Петербурге, изъяснялась на нем довольно сносно. Но все же ей не хватало практики. И хотя при дворе был больше в ходу французский, при каждом удобном случае в разговорах Минни переходила на русский.

Она всюду носила с собой крохотную записную книжечку и, услышав новое слово, улучив удобный момент, тайком записывала его в эту книжицу. А когда заканчивался очередной день с его непривычными для нее бесконечными обедами и балами, когда наконец она оставалась одна в своей комнате, Минни садилась за словари и учебники и продолжала занятия – открывала свою записную книжечку с новыми услышанными ею за день словами и выражениями, листала словарь, выискивая их значение, и повторяла, повторяла до тех пор, пока не начинала произносить их безукоризненно и не запоминала.

– Буд-то лью-без-но, – разбирала она по слогам, – будьте лубьязно… будьте любезны… Какая чудая подога… какая чадная подога… какая чудная погода… Получилось, получилось! – радовалась она.

И так до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Тогда она задувала свечу, засовывала записную книжечку под подушку и, прежде чем уснуть, с уже закрытыми глазами, каждый раз шептала:

– Спокойной ночи, мамочка…

Все же тосковала она здесь по родному очагу, по ласке матери…

Со временем Минни отметила, что и Саша не любит общаться с близкими на французском и не жалует всех этих, как он выражался, «светских выкрутасов». И это ей нравилось в нем. Ведь для нее была в новинку вся эта помпезность, эта чрезмерная чопорность и роскошь, окружавшие императорскую семью. Там, дома, все было проще, естественней. Теплым летним утром, едва проснувшись, она могла потихоньку выпорхнуть в парк, пробежать босиком по мокрой от росы траве к морю, втайне от всех искупаться и в мокрой рубашке вернуться в свою комнату, по пути ухватив на кухне чего-нибудь вкусненького. Или могла одна, не спрашивая у отца разрешения, пойти на конюшню, оседлать свою лошадь и поскакать по пустынным окрестностям замка, а вернувшись, надолго заболтаться с простым конюхом – о лошадях, о погоде, о его семье…

Поэтому она с такой радостью отметила и в своем Саше его простоту и эту нелюбовь к ограничивающим свободу человека условностям этикета. Она разглядела в нем родственную душу.

Но юная принцесса безумно любила танцы. Это была ее слабость. Там, в Копенгагене, балы устраивались нечасто. Зато здесь, в Петербурге, с ее приездом они следовали один за другим, и она отводила душу – танцевала без устали.