Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Объектом нашего внимания оказался мужчина, которому я дал на вид лет тридцать. Коренастый, жилистый, с этакой интеллигентной черепушкой. Настоящего имени его мы не знали и, послушавшись Ойле, стали кликать его Гарпуном.Откуда сие жуткое прозвище? Или мы ведем наблюдение за террористом, который с помощью этой штуковины вершил свое безобразное дело? Вот, значит, на какую участь обрекал себя юный барабанщик наших дней, принося на заклание свою серенькую жизнь? Пробуравленный гарпуном — не слишком ли? Не хочу казаться трусом, но мне становилось не по себе при мысли о том, как я болтаюсь на шампуре, проткнутый насквозь. Подобная перспектива несколько ослабила мой дух самопожертвования; моя беззаветная преданность, таким образом, представилась бы уже отнюдь не столь беззаветной. А может, Гарпун— обыкновенная метафора? Имелась ли тут какая-нибудь связь со все более обостряющейся классовой борьбой? Или с обострениями иного рода? А может, Гарпун — наконечниктого самого копья, которое направлено супротив государственного и общественного порядка социалистического общества? Бельмо на глазу? Источник вечных мук? Я не спрашивал. Я знал свое место. Все прояснилось в один прекрасный день, когда мы получили задание «подчистить» почтовый ящик Гарпуна. Ойле не хотел разглашать взаправдашнее имя нашего клиента и только хихикал: поглядим, слабо ли вам самим его выяснить! К нашему юмору, хи-хи, нужно тоже еще попривыкнуть! Мы с Раймундом направились к ящикам и уткнулись во Фреда Армбрустера.Значит, это и есть Гарпун. Ястоял на стреме, Раймунд выуживал почту.

— Ну и что? — спросил Ойле, когда мы снова сидели в машине.

— Ничего. Пара рождественских открыток, одно письмо, — отчитался Раймунд.

— Письмо? А что в письме?

Ойле вскрыл конверт, закатил глаза и через полминуты протянул бумагу мне.

— Ты можешь это прочитать?

Я попытал счастья.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Ойле. — Что-нибудь там есть?

— А что должно быть?

— Что-нибудь интересненькое. Иногда пишут, где можно достать билеты.

— Нет, ничего такого.

— Раз мне даже посчастливилось попасть на Петера Маффая и Мэри энд Горди, — гордо заявил Ойле.

— Про билеты ничего не сказано.

— Все равно сфотографировать. И открытки тоже, с обеих сторон. — Он вручил мне фотоаппарат. Я исполнил свой долг. — Вам следует проделать все хотя бы раз.

Ойле с трудом вложил письмо обратно в разорванный конверт и велел Раймунду отнести почту назад. Несколько дней спустя мы уже оценивали качество фотографий, обсуждали недостатки и вынимали очередную порцию из почтового ящика Фреда Армбрустера. Ойле засек время, его было в обрез, но фотографии получились удачные. Нам больше никогда не пришлось ходить за почтой, как выражался лейтенант.

Через две недели наблюдения Раймунд поинтересовался, почему, собственно, мы следим за Гарпуном.

Ойле вздохнул.

— Посмотрите направо, — сказал он. — Где мы стоим?

— На Вильгельма Пика.

— Верно. А что мы видим здесь, на углу.

— Детскую библиотеку.

— Верно. А если посмотреть прямо, примерно в ста метрах, на левой стороне улицы, что ты там видишь?

— Постоянное представительство ФРГ.

— Неверно. До него двести пятьдесят метров. Что ты видишь в ста метрах?

— Молодежный клуб.

— Так точно. А что по всей левой стороне?

— ???

— Так что же там?

— Дома?

— Ну, наконец-то! А как ты думаешь, сколько лет этим домам?

— Да это новостройки. Самое большее три-четыре года.

И пошло-поехало. Старший лейтенант Мартин Ойлерт: «Мы делаем все для наших людей, у них есть детская библиотека, молодежный клуб и новые квартиры, но тем не менее среди нас, так сказать, в нашей среде, к сожалению, все еще имеются отдельные элементы, настроенные против существующего порядка и нарушающие принципы человеческого общежития. О таких приходится проявлять заботу». В присутствии Раймунда люди почему-то говорили начистоту, и если Ойле такое нес, значит, и впрямь так думал. Высший пилотаж! Рассуждать подобным образом пристало дружинникам на образцово-показательных детских площадках; у нас такие замечательные качели и такая замечательная шведская стенка, и детки так замечательно играют, вот только Уве еще иногда не слушается и толкает других в песок.Ойле глядит на новые дома, отстроенные самое большее три-четыре года назад и продолжает: «И вообще, кому взбрело в голову поселить в таких классных хатах весь этот сброд. Они ведь и не подозревают, как хорошо им живется». От подобных дум у Ойле портилось настроение. Мир представал во всей своей скверне.

— А что Гарпун натворил? — спросил Раймунд. — Или хотел натворить?

— Не знаю, — ответил Ойле. — Почем мне знать? Да и не все ли равно! Речь не о нем, а о вас! Вам нужно учиться, учиться отчитываться о своих наблюдениях в письменной форме, причем, так сказать, на новом языке. И пока не научимся, будем тут торчать.