Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Когда после всего этого путешественник все-таки попадает на вокзал — усталый, взвинченный, — большая часть его странствия уже позади.

«Путешествуют не для того, чтобы приезжать, а для того, чтобы путешествовать», — потому, видно, и вещает здесь иронично-мудрый Иоганн Вольфганг Гете несколько приподнято — со стены. Маленькая импровизация музейных устроителей…

И все же очень может быть, что посетитель на этой фазе экскурсии воспримет это с испугом. У него возникнет смутное ощущение, что он попал не на вокзал, а в лабиринт. Сердце его отчаянно застучит.

В растерянности листая путеводитель по музею, я натыкаюсь на строчки одного из самых значительных лириков ГДР тех лет, Рихарда Ляйсинга: «ГДР — та страна, жить в которой я хочу. Но должен». Не в этой ли поставленной с ног на голову логике кроется ответ?

Еще один паспортный контроль на выходе из зала. Теперь я уже наловчился, дело спорится. Снова коридор, облицованный плиткой. Никаких витрин, никаких табло. Только голый проход, заманивающий посетителя в себя. Сделай хотя бы пару шагов по этому старому пути утечки. Посетитель идет — а у меня не идет из головы: «ГДР — страна, жить в которой я хочу. Но должен».

Возможно, размышляю я, в те времена поездки не играли такой уж важной роли. Что такое пять дней во Франкфурте-на-Майне по сравнению с остальными тремястами шестьюдесятью во Франкфурте-на-Одере? Что могли изменить эти пять дней?

Когда на руках нет паспорта, ты и в собственной стране, даже никогда не покидая ее, лишен гражданских прав. Кто не мог уехать, не мог и вернуться и оставался там, где был, тем, кем был: чужим в своей стране.

Еще несколько шагов. Вот «Интершоп». Потом бюро «Интерфлюга», с многообещающим рекламным слоганом: «Приятного полета на хороших условиях». А рядом — яркая реклама сигарет уже из другого мира — безумный плакат: элегантный молодой человек протягивает пожилой даме, похожей на любовницу вампира, открытую пачку, а внизу пророческое воззвание: «Test the West». А под ним стоит пограничник (не плакатный, настоящий), который должен охранять все эту абракадабру. Посетитель, которым являюсь я, укоризненно качает головой. Безумные времена.

Я так же несовершенен, как и моя страна. Моя страна так же несовершенна, как и я. Это делает нас похожими. Это разделяет нас.

Сверкающее многообразие Запада, скромная простота Востока — где тут я, спрашивает себя посетитель: многообразно простоватый?

Однако, судя по всему, некоторая дезориентированность входит в состав музейно-воспитательного концепта, ведь она полностью ввергает нынешнего посетителя в положение тогдашнего путешественника: блуждание в путанице из вывесок, обрывочных фраз, слухов. Снова и снова, и в этом помещении тоже, акустические эффекты, которые объясняют все — и ничего. Как эта песенка из кабаре, ровесница Стены:

Наш прекрасный Берлин станет чистым,
ведь холодным воякам с Рейна
мы закрыли их ловушки для людей
и запечатали их красным сургучом.
Да, да, разумный берлинец скажет: Правильно!
Это так улучшает климат!
Теперь тут покой воцарится,
и чистой, да, чистой
станет наша столица.

На пластинке трещинка, и обрывок заключительной строки удваивается, утраивается, умножается: «ша, столица».

Для дальнейшего продвижения следует обратить внимание на то, что напечатано мелким шрифтом. Иначе вконец запутаешься. Ибо и тут, и там постоянно говорится только о «Берлине»: Берлин благотворен! — Берлин приветствует своих гостей! — Берлин стоит поездки. — Берлин ночью… — Берлин — это Берлин! Да — только, спрашивается, какой?

Насколько укоренилось разделение, видно по тому, что каждая из половинок преподносит себя как подлинный Берлин, Берлин настоящий. Pars pro toto — часть считает себя целым, по умолчанию выносит другую половину за скобки и тем самым санкционирует разделение. При этом великодушно отказавшись от некогда украшающих — пусть и не особо помогающих ориентироваться — эпитетов: демократический Берлин; свободный Берлин — Восточный Берлин; Западный Берлин. Нет, теперь так: Берлин. Берлин: как тот, так и этот. И: ни тот, ни этот.

Мы достигли точки, эрогенной зоны объединения — исторически нейтральной полосы. По затылку пробегают торжественные мурашки. Итак, вот что было в двадцатом веке местом немецко-немецкого единства, убежищем: продуваемый сквозняком, выложенный коричневым кафелем, искусственно освещенный кусок вокзала. Значит, здесь…

Только соберется посетитель задержаться здесь, чтобы как следует проинспектировать это неповторимое историческое место, это средоточие традиции, как его прогонит очередная музейная табличка: «Останавливаться запрещено».