Минус 273 градуса по Цельсию

Кощей выступил в свет и остановился неподалеку от дверного проема. К., придержав дверь, вышагнул следом за ним. Дежурный в другом конце коридора в бритвенно заломленном красном берете, крутанувшись на своем высоком, похожим на барный белом табурете, вопрошающе воззрился на них.

– Выпусти его, – дал кощей распоряжение дежурному молодцу.

Молодец сполз с табурета и вытащил из заднего кармана пятнистых штанов связку зазвеневших ключей. Греби ко мне, молча, движением руки приказал он К. И пока К. шел к нему, подбросил, развлекаясь, бренчавшую связку вверх, поймал и снова подбросил и поймал.

– Да шевели ногами, что такое! – перестав подбрасывать ключи, недовольно прикрикнул он на К. – Волчья сыть…

Похоже, это у беретов была такая любимая приговорка.

К. и не заметил, что, так же как там, на поляне, когда вышел из леса, ноги у него не идут. Только сейчас они не идут из-за страха перед свободой. Он отвык от нее. Он забыл, что это такое, свобода. Так же ли в ней нужно было дышать? Та же ли в ней была сила тяжести?

Он остановился и повернулся. Кощей не ушел, стоял смотрел своим рентгеновским взглядом ему вслед, ждал, когда он покинет особняк.

– Вы сказали «недоразумение исправлено». Это что же, меня – вот… а кого-то… взяли? – спросил К. – вопрос, что рвался из него все время, но так и не сумел задать раньше.

– А вы не виделись? – сухо осведомился кощей. К. лихорадочно обдумывал его непонятный ответ, и кощей закончил: – Тогда и не надо вам знать. Узнаете по ходу жизни.

Это была секретарь кафедры, современница Древнего Рима, осенило К.

– Да она ваш агент! – потрясенно воскликнул он.

– Не ваше дело, агент, не агент, – ответил кощей. – Правила стерильности одинаковы для всех. Идите!

– Шевели ногами! – тотчас включился дежурный, нетерпеливо встряхивая звенящими ключами.

К. старался шевелить изо всех сил, но ноги у него все так же едва шли. Комнату приемной с ее мерклым светом, зажженным дежурным, он преодолевал той же волчьей сытью. Тамбурных дверей выхода он достиг, когда они обе – и внутренняя и наружная – были уже отомкнуты и дежурный, став между ними, держал их руками нараспах.

К. протиснулся мимо дежурного – плоский театральный задник ночной тьмы в дверном проеме мгновенно расширился, залил собой все поле зрения, сделавшись объемным, и свежий колючий воздух ночи объял К. Силуэты кустов и деревьев, на которые смотрел через стекло зарешеченного окна, словно обнажились, подходи и дотрагивайся, – и все это была она, свобода.

– Подвинься, – пихнул его в спину дежурный, отодвигая от порога.

К. сделал по крыльцу пару шагов вперед, и наружная дверь за спиной, натужно проскрипев петлями, закрылась. Так же, вспомнилось ему, она скрипела, когда месяц назад он пришел сюда и, поднявшись по ступеням, открыл ее.

К. спустился с крыльца, миновал линию кустарника и деревьев, вышел на стелющийся вдоль дороги тротуар. Ноги начинали слушаться его, глаза понемногу привыкали к темноте. Свет горевших на столбах в вышине фонарей беспрепятственно распространял себя туманными, слабевшими к окраине круглыми облаками, и ночь представляла собой чересполосицу света и тьмы. Свобода, свобода, все более ликующе звучало в нем. Ночь дышала покоем, безмолвие ее было наполнено счастьем возможности двигаться в любом направлении, куда угодно душе, – никаких ограничений, никакой Броуновой проволоки.

Но чтобы сообразить, в какую сторону двинуться, пришлось потоптаться на месте. Он не мог сориентироваться. Не мог вписать свое местоположение перед особняком в город. Лесные маршруты, проложенные по острову, – все это было в голове грифельно четко, а где в городе находится особняк – отлетело из памяти.

Но наконец ему удалось обнаружить себя в городском пространстве. И странное же это было чувство. Будто это здесь ты и не ты. Но ты это был, ты, ты!

Ноги его новому «я» подчинились теперь без всяких усилий. Как если бы наполнившее его чувство свободы расковало и его мышцы.

Он шел пустынной улицей от одного круглого фонарного облака к другому, стук его каблуков в тишине, усиливаясь и складываясь с эхом, звучал звонким двойным перещелком, и самое большое, с трудом осиливаемое им желание было – отправиться прямо сейчас к привереде. До нее и было отсюда ближе всего. Но как отправиться к привереде в таком виде: колтун в волосах, рубаха жеваным колом с черным воротником, такого же вида штаны в заломах и пузырях, и запах от него исходил, наверное, – могло бы снести с ног.

Из темноты возникла площадь с вавилонским зданием мэрии. Сама площадь, как и прочие улицы, была освещена лишь туманными фонарными облаками по периметру, а мэрия в одном из ее концов, подсвечена со всех углов прожекторами и сияла вырезанным из ночи плоским театральным задником. Отсюда, с этой площади, он был уведен конопенем три с небольшим недели назад. Три недели! Всего-то. Вечность назад это было.