Минус 273 градуса по Цельсию

Проследуем, разберемся, участок, не нужно нервничать, чего вам бояться, если вы правы, – приплывал, доносился до К. из окружавшей его воды говор полицейских. И вот они уже шли с другом-цирюльником через газон, ведомые полицейскими, державшими их за локоть, к патрульным полицейским машинам, неожиданно оказавшимся неподалеку – в десятке метров на дороге, – а этот студент второго курса, со скейтбордом под мышкой, с рюкзачком и почившим смартфоном в руках, шел впереди, и шел сам, его никто не вел. Перед тем как нырнуть на заднее сиденье в машину, К., понуждаемый непонятным желанием, приостановился и оглядел покидаемый пейзаж. Народ вокруг, алчно возбужденный возможностью лицезреть захватывающее действо, торжественно безмолвствовал, теплоходы на реке, плывшие встречными курсами, разминулись и уже отошли друг от друга на добрую сотню метров, речной трамвайчик пришвартовался, лишь глиссеры все так же резали водную гладь белыми усами бурунов.

Имя, фамилия, отчество, возраст, место проживания, место работы, номер индивидуальной карты стерильности, с казенной бесчувственностью размеренно спрашивал полицейский в участке, оформляя протокол задержания К. И никто им больше, после того как протокол был составлен, не занимался.

К. ожидал: вот еще пять минут, вот еще, ну десять, двадцать наконец, – и замок на решетке отомкнут, его выпустят, но минули и двадцать минут, и час, час проходил за часом – а до него никому не было дела, казалось, о нем забыли; как заперли здесь, так он и сидел. Где друг-цирюльник, К. не знал. Возможно, где-то в другой камере. Их разъединили, только доставили сюда, и больше К. его не видел. Вот скейтбордиста, того он видел. Скейтбордиста отпустили. Двое полицейских, поджимая К. с боков и как бы так подгоняя, вели его из комнатки, где оформляли протокол задержания, в камеру, и на выходе из участка, взявшись уже за ручку входной двери, приоткрыв ее в готовности шагнуть за порог, переговаривался с сидевшим за бронированным стеклом дежурным, светясь свойской улыбкой, он, скейтбордист. Ни в голосе его, каким говорил, ни на лице не было и следа того отчаяния, с которым он сокрушался по сломанному смартфону. Застигнутый взглядом К., он было смутился, но тут же повернулся к К. спиной, на которой вновь со стильной уютностью пристроился фасонистый рюкзачок, бросил дежурному за стеклом еще какое-то слово (попрощался, должно быть) и вышагнул за порог.

Наконец ожидание неизвестно чего, неизвестно когда сделалось невыносимым.

– Э-эй! – крикнул К. – Кто-нибудь!

Камера, в которую его посадили, была в тупике, ничего здесь участковому люду не было нужно, ни единая душа не заглянула сюда за все время, только иногда из-за выступа стены выглядывал кто-нибудь из полицейских и, удостоверившись, что К. все тут, исчезал. И сейчас на крик К. никто не поспешил, словно никого не было в участке, все исчезли неизвестно куда, и он вынужден был снова подать голос:

– Кто-нибудь! Кто там есть?!

Вечность прошла после его крика. Но на этот раз она все же оказалась не бесконечной: доступная взгляду К. из камеры часть окна за поворотом коридора – узкая вертикальная полоска, единственная его связь с оставшимся за порогом участка внешним миром – заслонилась ленивой фигурой полицейского, и из того изошло:

– Что такое? Сиди давай!

С чем фигура его и исчезла.

К. затряс решетку. Железные прутья были толщиной с палец, мертво вделанные в пол и потолок, они и не шевельнулись, – он протряс не решетку, а сам себя. К в исступлении отскочил от нее, ударил по решетке ногой – подошвой ботинка. Раз, другой, третий. Прутья завибрировали, металл отозвался глухим низким гудом.

– Вы! Кто там!.. – заорал К. – Подойдите! А то я вам тут…

Он имел в виду, что продолжит буйствовать, не даст им покоя, если к нему так никто и не подойдет; они там, невидимо для него коротавшие свою службу где-то около помещения дежурного, поняли его вопль по-своему, – должно быть, поэтому ждать их появления на этот раз не пришлось. Узкая полоска окна вновь заслонилась фигурой, промельк света – и заслонилась другой, и обе фигуры двинулись по коридору к клетке, в которой сидел К.

– Хулиганим? – с добродушно-домашней, мирной интонацией проговорил тот, что шел первым. И без размаха, словно бы хлыстиком-прутиком, секанул дубинкой, что держал в руках, К. по пальцам на прутьях. Боль, пронзившая К., была такая – из глаз брызнули слезы, крик вырвался из него. Ему показалось, пальцы переломаны – костей не собрать никакому хирургу. – Нехорошо хулиганить, – тем же мирным, дружелюбным голосом завершил свое поучение полицейский.

– Вы… вы… – с трудом выговорил К. – Пальцы, когда он попробовал пошевелить ими, оказались всё же все целы. – Я хотел узнать… почему я сижу здесь?

– Заткнись! – оборвал его тот, что шел вторым. – Устроишь нам здесь сортир – сам же и мыть станешь. Голыми руками. Мы умеем заставлять! – В его голосе не было никакой домашности, свирепая беспощадность звучала в нем.