Минус 273 градуса по Цельсию

Человека, что шел ему навстречу пустынным коридором, он видел в университетских стенах и раньше. Они даже узнавали друг друга и при встречах непременным образом раскланивались. Человек был отцовского возраста, несколько с простоватым, кошачьего склада лицом, чему, возможно, способствовали седые толсто наросшие над губой усы, но с благородной, выдающей уважительное отношение к себе осанкой, неторопливыми движениями, и здоровался он всякий раз с такой внушительной вежливостью, непременно склоняя в поклоне голову – чем заставлял и К. следовать его примеру, – что лишь это слово, раскланивались, и подходило для определения того краткого действа, что всегда представляло собой их взаимное приветствие. Несомненно, человек с благородной осанкой работал в университете, только кем он был?

– А, на ловца и зверь бежит! – еще не доходя до К. и не предпринимая на этот раз попытки раскланяться, сказал человек с благородной осанкой. Остановился, загораживая К. путь, и, глядя на него с укоризной, произнес с отеческим порицанием: – Ну, как же вы так?!

– Что? – К. растерялся

– Пойдемте, – позвал его человек с благородной осанкой. Кивнув на этот раз головой, но не в приветствии, а дополняя кивком свое приглашение. После чего развернулся и двинулся в обратном направлении.

И К., странным образом воспринимая это как должное, словно откуда-то знал, что так положено, что этот человек имеет право ему приказывать, а он обязан подчиняться, послушно последовал за ним. Впрочем, в следующий миг он воспротестовал:

– Позвольте! Почему я должен с вами идти? – И остановился.

Человек с благородной осанкой также остановился, полуповернулся к К., смерил его неторопливым взглядом и бросил:

– Для вашей же пользы. У меня уютно, вам понравится. Не здесь же толковать.

Двинулся дальше, не оглядываясь – следует ли за ним К., – а К., несмотря на невразумительность полученного объяснения, снова покорно пошел за ним и больше уже не выражал своего нежелания ему подчиняться. Он знал, кто это. Он понял, что знал это всегда, – и лишь не осознавал своего знания.

И, как следовало тому быть, дверь, к которой они пришли, была железной. Скрытой в своем бронированном естестве под кожей обивки, с деревянными, искусно камуфлировавшими металлическую раму накладками, но все равно в облике ее было нечто такое увесистое, что сомневаться в том, из чего она изготовлена, не приходилось. С горделивым самоуничижением она прятала себя в тупике такого сложного лабиринта ходов и переходов, что К. за все время, как университетские стены приняли его, похоже, и не заносило сюда.

Внутри комната оказалась просторнее, чем можно было предположить, но обстановкой она тотчас напомнила К. комнату в участке, в которой он был с пантагрюэльшей: кожаный диван, кожаные кресла, пальма в бочке, музыкальный центр с большими черными динамиками, картины на стенах, так что рабочий стол человека с благородной осанкой в дальнем углу был и незаметен. Во всяком случае, не бросался в глаза.

Дверь за спиной мягко всхрапнула электронным замком, человек с благородной осанкой, словно любуясь К., проиграл по нему взглядом и указал на одно из кресел:

– Располагайтесь. – Сел сам, дождался, когда сядет К., и, все так же словно любуясь К., повел вокруг рукой: – Нравится? Уютно? А вы не хотели идти! Экий вы!

– Чем обязан? – спросил К. А сам знал, что в глазах человека с благородной осанкой не стоит со своим показным самоуважением и гроша.

– А тем, а тем, а тем! – сказал человек с благородной осанкой, будто разгоняя себя. И помчал: – Что же вы делаете, что делаете?! Нельзя же так! То ректор, то вы… Мы же вас тянем, вы видите, как мы вас тянем? Помочь вам хотим, спасти вас, а вы!.. Ректор вон достукался… вы что, того же хотите? Вам предлагают, вас предупреждают, вам добра хотят… нет, как же так можно?

– Я за собой не знаю ничего, в чем бы мне следовало каяться, – сказал К.

Об этом, о чем еще, говорил человек с благородной осанкой.

То, что об этом, человек с благородной осанкой тотчас и подтвердил.

– Не знаете, конечно, – подхватил он, все с тем же отеческим увещеванием в голосе. – Конечно, не знаете, откуда. Мы себя не знаем. Мы же себя не видим? Не видим мы себя. Нам нужно зеркало. Зеркало чтобы нам поднесли, а мы бы в него глянули. Служба стерильности, она это самое зеркало и есть. Вы в нем отражаетесь. Такой, какой вы в действительности. Поверьте органам стерильности. Поверьте!

– Да как же верить. – К. позволил себе короткий смешок, хотя отнюдь не смешно ему было. Может быть, то продребезжали так нервы. – Ведь мне же никакого обвинения не предъявляется. В чем каяться?

Человек с благородной осанкой сокрушенно покачал головой. Ему было жаль К., ужасно жаль, он переживал за него, как за сына, вляпавшегося по неразумию в неприглядную историю.

– Верить! Нужно нам верить! Вера в основе всего. Разве не так? Ведь вы же вот, не спорьте, не спорьте – знаю, знаком с вашими взглядами, верите вы в Бога. Единого, Вседержителя, Творца небу и земли. Верите, ведь так? Верите?

– Ну, – проговорил К. – Скажем так. И при чем здесь служба стерильности?