Минус (сборник)

– Да брось. Завтра напишешь. Очень надо. – Япочти умоляю, и он легко соглашается.

И вот мы сидим в его захламленной комнате. Саша на кровати, я на стуле. Между нами другой стул, на нем водка, закуска. Стол же завален книгами, тарелками, деталями от магнитофона…

– Не грусти, Роман, – говорит хозяин, доедая шпикачку. – Мне тоже несладко. Вчера буквально случилась драма. Любовная.

Я в ответ неопределенно мычу, плескаю «Русскую» в чашки с цветочками на стенках. Саша продолжает откровенничать:

– Была у меня ведь девушка, настоящая, почти, думал, невеста. Познакомились позапрошлым летом в Сочи. Она сама из Питера… то есть не совсем из Питера… Из Колпина. Но это рядом…

– Знаю, знаю, – говорю я тоном специалиста, – бывал. – И глотаю теплую водку.

– И вот… Я к ней ездил, она ко мне… Да ты ее, может, видел. Нет? Она тут бывала… Я почти месяц у нее прожил в августе… А на днях, – Саша вздыхает, – приходит от нее телеграмма: «Вышли срочно сто долларов». Я обалдел, побежал на почту, позвонил. «Что случилось, Марина?» Она не говорит конкретно, но голос истеричный такой: «Срочно нужно сто долларов!..» Блин, сто долларов! Это же три с лишним тысячи. Я таких денег и в руках никогда не держал… Ничего ей не сказал, конечно, наоборот, говорю: «Вышлю с проводницей как можно быстрее. Поезд сообщу». Ну, и стал искать. По двести рублей занимал, всех в институте оббегал, к тетке в Митино съездил за пятисоткой…

– У меня бы занял, – перебиваю. – Я б тебе не отказал. – Выбираю салаку пожирней, отщипываю ногтями голову, зубами снимаю мяско, а голый хребет с хвостом кладу на блюдце для мусора.

– Да я, Ром, заходил несколько раз. Не застал. – Голос Фомина одновременно горестный и трагически-приподнятый, а сам он, в очках, светловолосый, наивный какой-то, напоминает расстроенного Шурика из кинокомедий.

Наливаю в свою чашку с цветочками еще граммов семьдесят, жестом предлагаю выпить. Механически чокнулись, выпили, встряхнулись.

– Нашел, собрал. Поменял в обменнике на одну бумажку. Новенькая такая, шершавая… Ну, и отослал в книжке Бродского с проводницей. Газетой еще обернул. Позвонил Марине, сказал, какой поезд, вагон, когда прибывает…

Этот подробный, вязкий рассказ, финал которого – «денег в книжке не оказалось» – понятен чуть не с первых слов, теплая «Русская» отупляют и клонят в сон. И злит очередной бестолково потраченный вечер, Синявский со своими словами… Выпрямляюсь на стуле, смотрю Саше в глаза, и он замолкает. А я произношу громко, резко, но и с искренним желанием помочь молодому, запутавшемуся человеку, направить его на правильный путь, в такой манере примерно говорит Александр Евсеевич на семинарах – с жаром:

– Отбрось, Саш, всю эту хрень! Женщины, доллары. Ты кто? Ты – писатель!

– Поэт, – поправляет уныло.

– Поэты, прозаики, драматурги в целом – писатели. А писатель, Саша, запомни, это живой мертвец. Это человек, который жирнющий крест на себе поставил. Он может заниматься только одним – писать. А кто хочет соединить писательство с обывательским благополучием – перестает быть писателем. Понимаешь? – я кажусь себе проповедником, одним из тех немногих обреченных счастливчиков, поставивших на себе крест, а захламленная общажная комнатка сейчас как тайный храм, как самый укромный закуток катакомбы. – Так что плюнь, Саш, и садись – работай. Если уж встал на этот путь, то пиши. Пиши и пиши.