Минус

Шурино "как раз вовремя" немного пугает - опять, значит, получил гонорар за вывеску или картинку и готовится выпить. Но мне сейчас нужно совсем не это - в кои веки захотелось не спеша и полушепотом, при свете настольной лампы или лучше свечи, поговорить. Нести всякую детскую чепуху, слушать такое же. Всю ночь, до утра. И потом смотреть на рассвет, удивляться, обмирать от восторга... Такие ночи остались далеко позади, когда не знал еще выпивки, не особенно думалось о девчонках, зато, до нервной дрожи, до боли в мозгу - о смысле жизни, о том, как устроены телефон, телевизор, магнитофон; о том, есть ли у Вселенной предел, и какой он, и что за ним... Вот о такой чепухе сейчас хочется поразмышлять.

И Шура словно бы слышит меня, он по-доброму, как-то по-родному улыбается и кивает:

- Посидим спокойненько, отдохнем. Последний день такой. Завтра - снег.

- Снег? - я с готовностью удивляюсь. - Откуда ты знаешь?

- Погода такая, по всем признакам выпадет. - И, ведя меня в свою комнату, объясняет: - Я же, Ромыч, не один год в общей сложности под открытым небом прожил. Художником в четырех стенах не станешь, воздух нужен, свобода.

Он совершенно трезв и такой вдруг помолодевший, несмотря на бороду и морщины, крепкий, хоть и худой. Какой-то он близкий сейчас, именно тот человек, о котором я думал четверть часа назад, стоя на углу Трудовой и Мичурина...

- Садись, - говорит Шура, - сейчас чаек принесу. Из травок!

- Из каких травок? - пугаюсь.

- Из таежных, лечебных. Самый полезный чай. Каждый глоток силы прибавляет немеряно, голова варить начинает... Погоди, попробуешь, вот только запарю...

Удерживаю его, усмехаюсь, сам не зная из-за чего, начинаю раздражаться:

- Да-а, удивительно просто. Ты вот какой благостный, Петраченко несколько дней не пьет ни капли, во мне что-то бродит... как будто вот-вот со всех дыр дерьмо потечет... Зато потом стану младенчиком...

- Зима завтра, вот и хочется чистоты. Как тут суету не притормозить, не подумать? Природа требует. Вот чаек заварганю, поговорим.

Шура уходит. Я достаю сигареты, ищу пепельницу. Нет нигде. Хм, неужели Решетов до того углубился в свой отдых, что и не курит сегодня? Да ну их всех... То мычат и под столом валяются, то каких-то святых изображают. Чиркаю спичкой, вгоняю в глотку теплый, едкий дымок канской "Примы".

Ложусь поперек дивана, смотрю на громоздкий, во всю стену, стеллаж для картин. Среди холстов, золоченых рам и старых, исколотых гвоздями подрамников видна зеленая брезентовая папка. В ней у Шуры хранятся гуаши, там маленький, пестрый мирок, почти сказочный, нереальный...

Сбиваю пепел в сигаретную пачку, где осталось не больше трех сигарет. Две пачки есть дома, то есть в общажной комнате, - это радует.

На стуле, опертая о спинку, начатая картина. Сине-белые, облепленные снегом скалы, длинные, тощие лиственницы с темно-зелеными, почти синими лапами на редких, растущих лишь с одной стороны ствола ветках. Красновато-грязное небо висит низко-низко к земле, вершины деревьев прокалывают его. А нижняя часть полотна еще не тронута кистью, там обнаженный, блестящий от грунта холст.

- Вот и чаек, - ласково произносит Шура, внося две большие, прикрытые блюдцами кружки.- Я им уж третьи сутки отпаиваюсь. Великая штука, все вещества есть. Даже к еде не очень тянет...

Из-под блюдец подымливает парок. Воздух быстро наполнился ароматом травяного чая. Вспоминается чулан в бабушкином доме, где висели под потолком на леске пучки разных травок. В носу щекотало от их резкого, но приятного запаха, голова начинала слегка кружиться, и представлялось нечто тайное, замшелое, живые какие-то существа в темных углах. Нестрашные, теплые существа... И еще - тайга осенью, до холодов. Тоже таинственная, тихая и добрая, неспешно готовящаяся к долгому, спокойному сну...

- Давно я не был в тайге, - говорю. - В детстве родители часто по грибы брали, по ягоды, просто так ездили... Тут в Саяногорске на гастролях были, останавливались в горах. Хорошо там, но и тоскливо так...

- Тянет тайга, зовет, - кивает Решетов. - Она нас всех и спасает. - Снял блюдце со своей кружки, шумно губами втянул кипяток, смачно крякнул, продолжил: - Из тайги основной кислород, энергетика к нам приходят. Вот бор вокруг Минусинска, он ведь песчинка всего лишь, он - как озерцо. А тайга океан. По ней можно месяц идти, и словно сделал десять шагов. Это насчет масштаба, а по содержанию месяц в тайге может всю квартирную жизнь перевесить. Вот мудрецы, они все в тайгу уходили...

Отпиваю сладко-горьковатую, терпкую и невкусную, в общем-то, жидкость, ставлю кружку обратно на стол. О тайге беседа мне не особо приятна - слышится искусственность, слащавость, однобокость какая-то; так и подмывает спросить: "Забрось тебя, Шура, сейчас за двести кэмэ от жилья, в кайф тебе будет?". Перевожу разговор на более жизненную проблему:

- Значит, начал трезвое существование?