Минута молчания. Сборник рассказов

С этого момента я поставил перед собой новую задачу: найти такого человека. Я понимал, что это будет не легко: среди людей, с которыми мне приходилось ежедневно сталкиваться, не было ни одного хозяина. В той или иной степени, все они были рабами. Но даже если я и найду нужный мне экземпляр, как доставить его сюда?

И всё же я должен был довести задуманное до конца. С этой мыслью я приступил к поискам. Чёткого плана у меня не было, я мог рассчитывать только на случай — авось рыба сама попадёт в мои сети. А пока суть да дело, я завлёк в свою нору двух рыбёшек помельче.

Первым оказался обколовшийся тип примерно моего возраста, без гроша в кармане и с поехавшей крышей. Я подобрал его на улице; трясущимися руками он пересчитывал жалкие гроши, которые где-то надыбал для покупки очередной дозы. Но денег явно не хватало — это было видно по его искажённому страдальческому лицу и мутному, отрешённому взгляду. Я поманил его, пообещал помочь. Он молча поплёлся за мной и, как привязанный, шёл до самого моего убежища. Там я его и оставил, пополнив тем самым «дружную» семейку моих рабов.

Дозу я ему всё-таки достал: мне важно было держать его на коротком поводке. Потёрся в двух-трёх кабаках, нашёл нужных мне толкачей и приобрёл у них несколько ампул какой-то отравы. Влетело мне это, надо сказать, в копеечку: дурь нынче стоит недёшево. Закачал одну ампулу в шприц и кинул в люк. «На, — говорю, — держи своё зелье, раб». Тот, похоже, был согласен на всё, лишь бы поскорей задвинуться.

Следующей была девчонка лет восемнадцати-двадцати. Это случилось ночью, в двух кварталах от моего убежища. Погода стояла мерзкая, лил холодный дождь, улицы в этот поздний час были пустынны и безлюдны. Она шла одна — видно, добиралась домой то ли от подруги, то ли откуда ещё. Какая мне разница? Я на неё глаз положил сразу же, как только увидел. Такого экземпляра у меня ещё не было. Не Бог весть что, конечно, однако любопытно было посмотреть, как эта фифочка впишется в «коллектив». Взял я её прямо на улице: приставил нож к горлу и посоветовал не орать. Она и пикнуть не посмела, лишь глаза выкатила от страха. Так и приволок её, мокрую, в свою берлогу. Трясло её так, что я всерьёз забеспокоился о её здоровье. Не хватало ещё, чтобы она отключилась и грохнулась прямо на мостовой! Однако всё обошлось.

Итак, мой погреб насчитывал уже пять обитателей. Публика подобралась разношерстая, но это-то и представляло для меня интерес. Три бомжа, наркоман и цивильная девочка — как они уживутся в этом гадюшнике, где от вони, мочи и дерьма выворачивает наизнанку, где никогда не бывает дневного света, а понятие времени попросту исчезает? Где только зубами, локтями да кулаками можно заработать себе пару-тройку гнилых картофелин, чтобы не отбросить коньки и не подохнуть с голоду? Где склоки, грызня и мордобой стали уже обычной формой существования? Нет, я не был садистом, и не испытывал я удовольствия от издевательств над этими несчастными — для меня важно было другое: сломать их, убить волю, смешать с грязью. Сделать из них рабов. А то, что им приходится страдать, меня как-то мало трогало. Страдание — это всего лишь инструмент, позволяющий добиться нужного результата. И я его добился.

Наркоман сломался быстро и уже на третий день полностью принял мои правила игры. Ещё бы он не был послушен! Раз в два дня я кидал ему шприц с очередной дозой, и он готов был лизать мне зад, лишь бы вовремя получить её. Дурь заменяла ему всё — и свободу, и человеческое общение, и жратву. Вряд ли он до конца сознавал, куда его занесло и что с ним происходит. Он давно уже стал рабом — рабом своего зелья. Таковым он и остался.

А вот с девчонкой мне пришлось повозиться. Она долго не могла свыкнуться со своим положением. Сутками скулила, забившись в угол, либо громко орала, если кто-либо из обитателей погреба приближался к ней слишком близко. Отказывалась принимать пищу и лишь жадно пила, когда ведро с водой опускалось к ним в погреб. В первые дни, едва я открывал люк, она умоляла меня вытащить её оттуда — и горько, безутешно рыдала и билась в истерике, когда я, ухмыляясь, молча качал головой, лишая её какой-либо надежды на свободу. Порой чувство жалости к этой пташке просыпалось во мне, но я быстро гасил его, отлично понимая, что стоит лишь раз поддаться ему — и все мои грандиозные планы пойдут прахом. Повторяю, я не был от природы жесток, однако знал: раб не должен вызывать у хозяина обычных человеческих чувств, иначе грош такому хозяину цена. Раб есть раб, между ним и хозяином лежит непреодолимая пропасть, и никаких отношений, кроме подчинения и господства, между ними быть не может.