Минувшее

…Солнце, большое и красное, точно омытое кровью, медленно спускалось к горизонту. Звучали гортанные голоса, но теплый треух, точно железный обруч, сжимал голову. Слух не мог донести до сознания четкость слов. Голова нестерпимо болела. Алимов с трудом открыл глава. Рядом изуродованное, опухшее лицо Семина. Оба, связанные ремнями, лежали под деревом.

— Перебили наших? — чуть шевеля губами, спросил Алимов.

— Не. Пулеметом наши жиганули… Потом подоспел добровольческий отряд. Погнали проклятых.

— Где мы?

— Увезли в горы… Пытать хотят.

Над головой лохматилась корявая арча, разметав костлявые ветви, С левой стороны в двух шагах — каменистый обрыв. «Убьют и бросят туда», — вяло проползло в голове. Скосил глаза вправо — приветливая зеленая лужайка освещена солнечными лучами. Посредине — костер, вокруг него суетятся с десяток басмачей. Они в теплых халатах, перепоясанных патронташами, на головах меховые шапки. Их звериные лица время от времени скалятся, видимо, вспыхивают ссоры.

— Что твои волки… зубами щелкают. Не жди пощады, — хрипло шепчет Семин. — Вона, ласковый, лицо светлое, глядит, что дите малое…

Алимов повел глазами. Вот он, курбаши в парчовом халате, сидит один на кошме, чилим курит. Пояс в серебре, да поясе богатый кинжал, маузер. На голове белоснежная чалма. Лицо бледное, красивое, обращено в сторону пленников. Дым чилима затянул черты, до жути знакомые. Где же он видел это красивое лицо с ласковым взглядом? Память металась, заглядывая во все свои закоулки. «Видел, знаю его… Но где? Когда?» — стучало в голове.

Грузный кривоногий басмач принес чайник чая и пиалу, поставил перед курбаши. Тот протянул ему чилим, кивком указывая место рядом. Кривоногий сел и заговорил. Курбаши повернул к нему голову. Алимов ясно увидел на правом виске большую черную двурогую родинку, а над ней на лбу тянулся к чалме розовый рубец. Точно молния, осветилось прошлое. Едва сдержал возглас: «Печать дьявола!» Да, это он, тот красивый мальчик с «печатью дьявола», сын дарвазского бека, красавец Салим — гроза всех кишлачных ребят. Вот где пришлось встретиться сыну пастуха Алима, комсомольцу-политруку боевого отряда с бековским сыном, жестоким курбаши Салимом-кровожадным!

Десять лет тому назад в снежном буране погиб пастух Алим. Его заменил сын подпасок — Карим. Этот сирота добросовестно пас стадо коров бека.

В кишлаке жила вдова с прекрасной, как заря, дочкой Садихон. Восьмилетняя девочка, веселая и быстрая, как горный ручеек, была любимицей всего кишлака. С юных лет Садихон любила бегать в урюковую рощу, где сладкие золотистые плоды, зрея, падали и ковром лежали на земле, превращаясь потом в грязные комья. Никто не смел собирать плодов в этой роще, которую дарвазский бек объявил своей.

Сто лет тому назад в кишлак забрел странник. Его приютили, накормили, предложив остаться в кишлаке. В благодарность за гостеприимство странник посадил косточку урюка в солнечной ложбинке. Когда появился росток, старик заботливо ухаживал за ним. Время шло, деревцо подросло и буйно зацвело. Тогда странник решил покинуть кишлак. Прощаясь, он сказал жителям: «Пройдет несколько лет, и на этом месте будет шуметь урюковая роща. Она будет радовать вас своими плодами». Он распрощался и ушел.

Много лет люди собирали сладкие плоды, но приказа бека не нарушали, зная его жестокость. Только одна Садихон тайком бегала в рощу лакомиться урюком. Вдова была бедна и ничем не могла побаловать дочку. Девочка выбирала время, когда азанчи призывал на вечернюю молитву и во дворе бека все были погружены в вечерний намаз. Она бежала в рощу, хватала несколько горстей урюка с земли и стремглав убегала в кишлак.

Вот пронесся протяжный призыв азана. Солнце склонялось к западу. Сытое стадо сгрудилось, просясь на водопой. Мальчик погнал коров к урюковой роще, возле которой пробегал горный ручей. Пока стадо утоляло жажду, пастушонок ехал собирать сухие сучья, чтобы вскипятить себе чай. Углубился в заросли и замер, услышав вскрик боли, потом хрипение и тихий смех. Испуганно оглянувшись, он хотел бежать, но любопытство толкнуло к зарослям. Тихо подполз, раздвинул ветки кустарника и в ужасе замер. Прямо перед ним было перекошенное мукой синее лицо маленькой Садихон. Глаза вылезали из орбит, язык высунут. Петля душила девочку, ноги едва доставали землю. Рядом, держа конец веревки, тихо смеясь, стоял Салим. Он натягивал перекинутую через сук дерева веревку.

Густой красный туман заволок сознание пастушонка. С диким проклятием он кинулся на мучителя и острым пастушеским посохом рассек ему голову.