Минувшее

В человеке такой глубины культуры, какой обладал Папа, не удивлял, конечно, подход к произведениям искусства утонченно культурный и глубоко продуманный, гораздо удивительней была его способность подходить к ним с полной непосредственностью эстетической интуиции.

Конечно, семилетним мальчиком я не мог понять того, что я понял впоследствии, но могу сказать с уверенностью, что основы моего эстетического воспитания и образования были положены именно тогда и именно Папа. Мне даже непонятно, как Папа мог найти верный подход к моему детскому сознанию, но он его нашел, и печать, которую он тогда положил на мою душу, неизгладима.

Папа не давил на мое детское эстетическое сознание, но как бы вел его за собой. Я помню, как при пер-

- 46 -

вом моем посещении Ватикана (мне было семь лет) — мне больше всего понравилась фреска «Битва императоров Константина и Максенция». Она, конечно, никак не могла быть одним из любимых произведений искусства Папа, но он, видя мое увлечение, не отвлек меня в другую сторону, а, напротив, указал мне на некоторые не замеченные мною красоты в этой фреске. Большая фотография с нее долго висела потом в моей детской комнате. Через несколько лет я перерос это увлечение и «Битва Константина и Максенция» перестала быть моим самым любимым произведением искусства...

Семилетним мальчиком меня, конечно, мало водили по музеям и картинным галереям (пятилетний Саша прямо заявил: «Je suis trop petit pour les musees^[1]), но, катаясь в экипаже и гуляя по Риму и другим городам, я видел и запомнил много памятников архитек-туры. Когда я потом был за границей, я многое узнавал из того, что видел тогда и помнил, как будто это было накануне.

Гораздо больше, чем произведений искусства, я навидался в моих детских путешествиях разнообразных красот нерусской природы. Мне стоит закрыть глаза, и предо мною проносятся пейзажи Римской Кампании, с особенно поразившим меня тогда акведуком; передо мною Неаполитанский залив с дымящимся Везувием, форма которого была тогда красивее, чем нынешняя; я вижу прелестные очертания и краски тосканских холмов, искрящееся Лаго Маджиоре, горы и озера Швейцарии, Французскую Ривьеру с ее сияющим морем и горами в дымке...

Я жадно упивался разнообразными впечатлениями, но вкусы мои были уже во многом довольно определен-ны: Вена, например, понравилась мне бесконечно больше, чем Берлин... Во время путешествия я часто испытывал увлечение и очень редко — разочарование. Помню, однако, мое разочарование при виде Рейна, около Висбадена. Особенно после дивного Днепра в Киеве Рейн показался мне прямо жалким. «Только не говори этого Текличке»,— сказал я тогда брату Саше, презрительно отзываясь о Рейне. Я не хотел оскорблять патриотических чувств Теклички, которая, вероятно, и была виновницей моего разочарования: она мне так восторженно рассказывала о Рейне! Я ожидал чего-то не-

[1]Я слишком мал для музеев.

- 47 -

вероятно грандиозного и поэтического, но действительность обманула мои ожидания.

Большое образовательное и воспитательное значение имели для меня в детстве те разговоры взрослых между собой, которые велись в моем присутствии. Понягно, я далеко не все понимал и далеко не все меня интересовало, но с каждым годом я понимал все больше и больше, и разговоры между взрослыми представляли для меня все больший интерес.

«Пустых», светских разговоров я почти не слышал; разговоров о еде и тому подобных практических, домашних вопросах, которые занимают такое огромное место в разговорах большинства нынешних семей, тоже почти не было. Вести в своей среде такие «terre-a-terre» разговоры считалось в наших семьях унизительным и даже почти неприличным. Отчасти это объяснялось тем, что, благодаря состоянию, «земные» вопросы стояли тогда куда менее остро, чём ныне. Однако приписывать атомувсебыло бы, конечно, неправильно. Культурный уровень наших семей того поколения был, несомненно, гораздо выше нынешнего. Этому есть много веских объяснений и оправданий, но факт остается фактом...

Из разговоров старших между собой я с самого раннего детства усвоил, что они думают и разговаривают об очень «умных» и серьезных предметах, и это еще увеличивало их престиж в моих глазах. Впоследствии я убедился, что это вообще способствует созданию престижа высшего сословия в глазах низшего. Так, в большевицкой тюрьме, при полном уничтожении материальных преимуществ, я видел, как действует на простолюдинов ощущение высшего культурного уровня и какой престиж он придает в их глазах его обладателю.

Разговоры среди старших часто бывали на общественные и политические темы. С раннего детства я слышал имена русских и иностранных политических деятелей, ученых, художников. Я помню, как совсем маленьким мальчиком я спрашивал, кто были Бисмарк, Гладстон, Пастер, Менделеев; что такое славянофилы или земство. Конечно, на мои вопросы я получал весьма поверхностные и краткие разъяснения, но эти имена и понятия перестали быть мне чужды уже с раннего детства. Когда в Берлине Папа показал мне экипаж с

- 48 -