Мёд с корицей

Чувствую, скоро натру добела.

Серого нет… Я пойду прогуляться.

Может, вложиться монетой в обед?

По дорогим ресторанам пошляться?

Ба! Там уже мой банкир-мироед.

Я увидала его чрез окошко.

С другом-чиновником в глотку пихал

То ли гуся, то ль куриную ножку —

Жирной рукой (но не мне) помахал.

Впрочем, меня в ресторан не впустили,

Стоило только швейцару взглянуть

На медячок… Тут таких не кормили.

Да и банкир мой успел ускользнуть.

Боже, какая вокруг красотища!

Птички летают и песни поют.

Пёсики бегают, дворники рыщут,

И заодно и асфальты скребут.

Город с пин-кодом и не отвертеться.

Город-инфекция. Город-налёт.

Стоит, не жмурясь, вокруг оглядеться,

Прёт отовсюду, маячит пин-код.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

О траве и о детях

я над землею

на самом высоком

живу на каком-то

самом последнем

выше лишь балки

чердачных подпорок

пусть — маломерка

пускай без балкона

но все-таки небо

темное темное

ночью такое

что хочется плакать

хочется думать

о чем-то простом

о траве и о детях

что еще делать

когда проживаешь

на самом последнем

ВЛАДИМИР БУЕВ

Тоже о траве и о детях

время однако

пришло реноваций

сносить будут много

очень надеюсь

что новую хату

смогу получить я

мне надоело

смотреть прямо в небо

и жить без балкона

крохотна комната

негде поставить

кроватку с коляской

хочется деток

приходится думать

о травах однако

что ещё делать

когда реноваций

тебе не дождаться

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Это муж мой, он тысячу лет

меня лямкой жалеет,

надевает железный браслет

и ведёт к батарее,

это снова какой-нибудь он

восседает на муле,

он устал, он ведёт легион

электрических стульев —

бородач, воскрешённый старик,

басурман горбоносый,

я жена твоя, вот мой парик,

оторви мои косы —

это сон о прохладе ручья

тишину обнажает,

потому что я ночью ничья —

ни своя, ни чужая.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Дома у нас домостроя гнёт.

Впрочем, бывает хуже.

Муж мой садист, меня вечно бьёт.

Я всегда безоружна.

Вдруг в батарею лицом уткнёт,

вилку в розетку включит:

ток электрический сунет в рот.

Целыми днями мучит.

Мне б развестись или в суд подать,

иль настучать в ментовку.

Сколько ещё предстоит страдать,

сил не сменив расстановку?

Косы мне муж-басурман дерёт.

Я ему позволяю.

Душу секретный мотив грызёт:

жизни такой желаю.

Я не его, а сама своя.

Радую мир тишиною.

Муж мой — садист, мазохистка я.

И потому не вою.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Городские сезоны приходят вразброс,

подмосковным властям потакая,

атрибуты зимы — реагент и мороз,

а в руке карамель ледяная.

На неоновых вывесках новый завет —

боги шлют распродажи и скидки,

это поиски счастья, которого нет

ни в одной безлимитной кредитке.

Вот поэтому хочется выйти во двор

и вдохнуть отраженного света,

чтобы рухнуло небо, как ржавый топор,

на скамью муниципалитета.

Вот поэтому снег, глянцеват и медов,

одеялом лежит златотканым,

слово «вечность» сложилось из теплых носков

в темноте, на полу, под диваном.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Год не двенадцатый, а первый.

Вернее, двадцать первый год.

Но там, и сям играли нервы.

Но там, и сям вставал народ.

Два века спутать невозможно:

век девятнадцатый — одно

(была столица бездорожна);

в век двадцать первый — всё не то.

Французы до сих пор икают,

но вот сегодняшний мороз

московской власти потакает:

на реагенты вырос спрос.

Вот потому-то снег медовый

и глянцеватый, как журнал.

…Пока зима. Уже готовы

бордюры к лету… Не финал.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Слоняясь по жизни, по тесным квартирам,

таская грешки в багаже,

себя как предмет наблюдений за миром

рассматривать скучно уже.

А дождь интересно рассматривать. Выйдешь,

бывает, и смотришь на дождь,

туда, где водою содеянный кипеж

не выстелешь, не зачерпнешь.

Забыться бы напрочь, предаться бы лени,

все листики перелистать,

зарыться бы носом в охапку сирени

и розовым воздухом стать.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Себя рассмотрела я всю до песчинки

То лупою, то в микроскоп:

до каждой пылинки, росинки, личинки.

…Мне также помог телескоп.

Себя я до Хиггса бозона ударно

кромсала. Молчу о других

частицах невидимых элементарных:

стабильных и куче иных.

Но нет же, Нарциссом я вовсе не стала.

Нарциссихой? Тоже не путь.

Свою наблюдательность я развивала,

постичь чтобы самую суть.

Пусть трещинки на восхитительном теле

Впечатались в память мою,

я вдруг заскучала… Дожди зашумели.

Как вовремя! Их рассмотрю.

Дожди гармонируют с познанным телом

(у всех в багаже есть грешки).

Вот только сегодня совсем оголтело

клепает дождь в лужах стежки.

Содеянный кипеж мне тело улучшит,

Я воздухом стала сейчас.

Я — запах сирени, который удушит

всех тех, кто не верит в рассказ.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Автомобиль сигналит. Слышатся звуки рэпа,

как из консервной банки, в которой взбесилась рыба.

Сверху простое небо из голубого крепа

и облака, как горы, или, верней, как глыбы.

Улица, выпрямляясь, между домами тонет,

сбрасывает осадок, скапливает целебность,

плещется, как в бокале, в выстраданном бетоне.

Улица — это нежность, внутренняя потребность

выйти, пройти по кромке, встать, просочиться мимо,

сесть на скамейку с книгой, сблизиться с тротуаром.

Я не пойму причины, это необъяснимо,

планы осмыслить город кончились бы провалом.

Стало быть, наблюдаю, мыслей отбросив сетку,

сбросив соображений драное полотно,

как, домофоном пикнув, входит моя соседка,

как через три минуты вспыхивает окно.