Мёд жизни

– Хуже, чем ипотека! – подсказывает Василиса.

– Именно! – с жаром восклицает Игорёк. – На всю жизнь! Вы подумайте только! – Он машет руками, глаза его, опушенные длинными, как у девушки, ресницами, влажно блестят.

– Вот тебе сейчас 26 лет, – рассуждает дед Петро. – И ты собрался учиться, жильё зарабатывать. А когда ж ты жениться собираешься?

– Дедушка, по-другому не получается! – объясняет Игорек. – Потребности, знаете, какие сейчас у молодёжи? И одеться надо, и отдохнуть культурно. А зарплата на заводе заморозилась. А тут ещё ипотека…

Дед Петро смотрит на внука со снисходительным прищуром.

– Да? У нас сосед, тоже Игорем звать, – он показывает в окно на соседний дом, – старше тебя на год. Неделю назад третий раз женился! И в каждой семье – по дитю! Во как! Дед с бабкой не успевают за него алименты платить! Они ж уморились от его жен! – И дед Петро заразительно хихикает, машет рукой. – Привыкнут к одной – он её уже к матери отвез, другую взял. Ну всё, мол, эта любовь настоящая, машину лентами убрал, повез в загс новую бабу, пожили-пожили, дитя родили, опять не так! И со всеми, заметь, под запись идёт. По закону!

– Вообще, Игорь парень хороший, работящий, – вступается за соседа Василиса. – Не везет ему в семейной жизни.

– Дедушка, а как ты женился на бабушке?

«А правда, как?» – и Василиса с удивлением вспомнила, что мама никогда не рассказывала ни про свадьбу, ни про ухаживания отца.

– Я пришел из армии, и Марию один раз увидал – на улице. И так она мне понравилась!.. Узнал чья. Пошел к деду Ивану. Говорю: отдай за меня дочь! Он: бери Зинаиду, старшую. Нельзя дорогу перебивать. А я: не хочу! Мне Мария нравится! Ну, и дело ничем кончилось.

А потом я уехал на Урал и вызвал Марию письмом. На станции встретил её на машине-полуторке, с шофёром. Приехали на квартиру, я водителя угостил, он с нами пообедал, выпил. Вот и вся свадьба – три человека! И ничего, прожили вместе 52 года. Так-то. – Дед Петро хлопнул широкой ладонью по столу. – Ты вот что, Игорь. Я тебе дал денег, на хороший костюм хватит, на застолье. Есть невеста, говори: выходи за меня замуж! Согласна – хорошо, нет – до свиданья. Другую найдём, ещё лучше. А то будут они хороводиться: когда-то он выучится, заработает… А жить когда?!

Ранним зябким и ясным утром провожала Василиса племянника на автобус. Вышли на остановку заранее, ждали. Игорь то хмурился, то улыбался.

– Как спалось на новом месте? – спросила Василиса, чтобы что-то спросить (всё уже переговорено).

– Ой, тётя Василиса! Мне такой сон был! Я вот думаю, к чему? Будто я иду с девушкой, с Мариной, – я вам её показывал – по дороге. А вокруг поля, село или деревня внизу, домики видны. А на холме, вдалеке – белая церковь. И я ей показываю – нам туда. К чему бы это?

– Не знаю, – смеется Василиса. – Может, к венчанию? Сон хороший, сладкий?

– Да, очень!

Через два дня и Василиса уезжала домой из родительского дома. За утренним чаем слушала отца, который обещал бодриться, беречь себя и наказывал ей «поменьше работать».

– А то, может, бросишь город? И – домой?! – со слабой надеждой говорил он.

Она только головой качала.

Отец утешал и себя, и её:

– А всё равно, видишь, я дом сохраняю, и много народу вокруг меня кормится. Приедут внучата, я им деньжат скоплю, и они знают: хоть сколько-то, а дед поможет.

– Да.

Уже облетел белый цвет с яблонь, и только черемуха, мамино любимое дерево, стояло белое-белое, как невеста.

…Василиса ехала в автобусе, потом в поезде, в метро, опять в автобусе, и всё ей виделась эта черемуха, чудился душный аромат, и глаза её влажнели.

Далеко, в белых цветущих садах, жила теперь её мама. И всё это – и прошлая жизнь, и нынешняя, как-то были связаны, всё росло одно из другого, рождалось, умирало, и снова возвращалось, и казалось, что жизни не будет конца, и хотелось верить в это, хотя, наверное, это был обман, но такой сладкий, как бывает в мечтах и надеждах.

Генеральша

Дачный участок был в меру запущен и в меру ухожен: в углах, у забора, воинственно поднимались густые крапивные дебри; кусты малины, похоже, давно уже никто не прореживал, и они стояли дикой, непроходимой зарослью. Зато ближе к домику, у яблонь, аккуратно обрезанных и побеленных, напротив, чувствовалась рука хозяина: самодельный стол, вокруг которого сейчас собралась компания, стоял так прочно, будто врос в землю; и это сочетание – запущенности и комфорта – как раз и создавало тот уют, который так восхищал гостей. Все наперебой хвалили Петровича – за то, что он их вытащил, собрал, вывез в такую «прелесть», и правда, нет ничего лучше для городских людей, изъеденных пропащим воздухом и водой, как оказаться где-нибудь на природе, да за щедрым столом, да в хорошей компании.

– Умничка Петрович, до чего же я его люблю! – восклицала эффектная дама с молочными, сильно декольтированными грудями, и тотчас же обнимала старика-хозяина, с удовольствием, громко целовала его в морщинистую щеку – печеное яблочко, а когда и в ухо, уж давно потерявшее настороженность, ясность – много, много чего довелось Петровичу выслушать за свою длинную жизнь.