Мёд жизни

«Ах ты, гад! – оторопела Ольга. – Ты ещё и клинья под меня подбиваешь!» – Она отвернулась от оратора и стала демонстративно убирать посуду с чайного стола: мол, у вас – своя свадьба, у меня – своя, и вообще, имейте в виду – время ваше вышло.

– И заключительное слово, – затрепетал Платоныч, – нашему уважаемому Семёну Афанасьевичу.

– Я сидя буду говорить, – проскрипел дед с седым ёжиком и слуховым аппаратом. – Меня обвиняют во всех смертных грехах: мол, я один из тех, кто перестройку заварил, и я тот, кто Екатерине Артуровне дефективный стул подставил.

В зале раздались лёгкие смешки, а лицо несчастной Артуровны покрылось неровными розовыми пятнами, как бывает при гипертоническом кризе. «Ещё не хватало, чтоб её тут апоплексический удар хватил! – озаботилась Ольга. – Смерть на презентации! Либеральный триллер!»

– Я, знаете ли, за справедливость, и люблю резать правду-матку, как она есть, невзирая ни лица, – медленно скрипел Афанасьич, – как я мог подставить стул, если я вижу плохо?! А что касается перестройки… 1991 год, развал СССР, и февраль 1917-го, когда рухнула Российская империя, к либерализму, между прочим, вообще не имеют отношения.

В зале раздался недовольный ропот.

– Тихо! – захрипел Афанасьич. – Я никому не мешал выступать, нести откровенную ахинею, всех выслушал, позвольте и мне сказать, что думаю. Юрий Платонович, я, когда читал ваш текст про «Я помню чудное мгновение…», три страницы анализа мелким шрифтом, я понял, что это, во-первых, не подлежит никакой вербализации, настолько это наукообразно высказано, а во-вторых, все ваши построения – неправда. Известно ли вам, например, что́ Пушкин написал про героиню стихотворения в письме к другу?

– Да. – Платоныч потупился как школьник.

– Вот и объявите это сейчас!

– Ну зачем? – Докладчик умоляюще сомкнул руки в замок и подтянул их подбородку. – Жизнь – одно, а творчество – совсем другое!

– А объективность учёного где? – взъярился злой дед.

– Я не буду при дамах! Это неинтеллигентно, Семён Афанасьевич, чужие письма цитировать.

– Не надо! Мы знаем! Читали! – зашумели в зале.

Афанасьич властно остановил галдёж:

– Ладно, не будем. Но: автор пишет в своей книге нечто настолько выдуманное, что Пушкин его даже на дуэль не смог бы вызвать.

Лицо Юрия Платоновича выражало полное смятение. Он чуть не плакал, лоб его покрылся тревожными складками, пальцы мелко подрагивали. Даже розы, показалось Ольге, слегка поникли от жалящих слов грубого старика.

– У вас насквозь антинаучная, лукавая книга. Вы берёте некую идею и подвёрстываете под неё цитаты из писателей, потом трактуете их в нужном вам смысле. Но так можно написать и множество других книг с совершенно противоположным посылом.

– Но ведь метод Юрия Платоновича работает! – вдруг смело вступила ещё одна дама, в серой кофточке, с серыми же волосами, похожая на старую, вёрткую мышку.

– Работает. – Афанасьич даже не повернул голову в её сторону.

– Вот видите! – загалдели в зале.

На лбу у Платоныча медленно разглаживались морщины.

– Работает, но это – манипулятивный эффект. Такая книга годится для быдла, образованцев. Ваш анализ ущербен, неадекватен исторической реальности. А она нам говорит следующее: без русской культуры невозможно было бы утверждение нынешнего православно-чекистского нацизма!

«Ух ты!» – Ольга от таких откровений аж вздрогнула.

– Позвольте! – вскочила мышка. – Я от сегодняшнего режима не в восторге, я его критик, но нацизм… Не слишком ли сильно сказано? Юрий Платонович нигде не пишет про нацизм, заметьте! – Мышка устремила свою речь к Ольге. – Я – соратница автора книги, мы работаем вместе, я его давняя поклонница, его таланта учёного, интерпретатора. Грубые политические ярлыки ни к чему! Мы живём в свободной стране…

Поднял шум-гам – все говорили одновременно:

– Либо империя и все рабы, либо личность – и свобода.

– Как будто в империи можно запретить думать.

– У вас порочная методология.

– Россия уже не так литературоцентрична, как прежде.

– Умирание искусства происходит во всех сферах.

– Русская культура не приемлет личности.

– А вы-то сами себя личностью считаете?

– Поэзия – жанр русской философии.

– У либерализма должны быть культурные основания.

– Иначе у него нет шансов в России.

«А Машуня сейчас, поди, в шашнях, – с грустью подумала Ольга. – Предательница, специально заманила, чтоб с Сашуней повидаться. А меня бросила на амбразуры, на защиту православно-чекистского нацизма. Вечер какой чумовой! И мебель крушили, и „скорую“ чуть не пришлось вызывать, теперь вот до политики дошли. Надо закруглять этот шабаш, а то ещё посадят! За экстремизм и самозванство; не посмотрят, что хлестаковщина на Руси – привычное дело!..»