Мёд жизни (Сборник)

Дачница стирала бельё в проулочке возле дома. Увидав Василия, она поздоровалась и тревожно посмотрела на дверь, верно ожидая оттуда помощи.

– Здравствуйте, – сказал Василий. – Я тут шёл мимо и решил зайти. Я сосед ваш буду.

– Да, я знаю, – ответила женщина.

Василий присел на край скамейки. Плохая была скамейка, хлипкая. Закурил. Потом спохватился:

– Это ничего, что я курю?

– Нет, нет, курите.

– Напугал вас давеча, – начал разговор Василий. – Вы меня не бойтесь, я сам всех боюсь и вас тоже.

– Нас-то зачем бояться? – женщина уже успокоилась, но говорила нарочито громко, чтобы услышали наконец в доме.

– Я в совхозе работаю, на хлебе, – говорил Василий. – Зарабатываю хорошо. Могу и больше, но не хочу ломаться. Телевизор купил цветной, – Василий вдруг испугался, что его уличат во вранье, и добавил: – Как антенну поставлю, приходите смотреть. Ни у кого в деревне цветного нет.

– Спасибо. Только нам в городе телевизор житья не даёт.

– А вы здесь отдыхаете…

– Да, в отпуске.

– Большой отпуск?

– Сорок восемь дней.

Василий присвистнул.

– Это кому же столько дают?

– Учителям.

– И муж тоже?

– И муж.

Василий прикурил от окурка вторую папиросу. Учительница, значит. Он посмотрел на пухлые руки соседки, перебиравшие в тазике детские одёжки. Сам бы и не догадался. Культурная, значит. А он-то разлетелся…

Из дома вышел муж, тоже поздоровался, присел на другой конец скамьи.

– Поговорить зашёл, по-соседски, – сообщил Василий.

Дачник вопросительно посмотрел на него.

– Вот вы ходите, – продолжал Василий, – знать меня не хотите…

– Почему же, мы со всеми здороваемся.

– Это вы так, а я по человечеству. Я такой, прогоните, уйду и не подойду больше никогда…

– Разве вас гонят? – сказала женщина.

Василий, не докурив, смял папиросину, достал новую.

– Я ведь тутошний, – сказал он, забыв, о чём говорил только что, – вот вы уедете, а я останусь. Если что надо достать или привезти, то я запросто, вы только скажите.

– Спасибо.

– На всю деревню только я да Нюркин Иван. Но Иван ничего делать не станет, не надейтесь. А я могу!.. Всё!.. И если меня кто обидит, я тоже никогда не прощу. Ничего не скажу, но не прощу. Я тут остаюсь в деревне единственный. Меня уважать надо, а то я и поджечь могу…

Сказал и сам испугался своих слов, поняв, что не туда завёл пьяный язык. А дачник словно не обратил внимания. Пожал плечами, спокойно спросил:

– За что же нас жечь? Мы, кажется, никому зла не сделали.

Василий встал, держась за столбик ограды.

– Пойду я, – сказал он, – у меня ещё дела по хозяйству. А вы, когда надо, сразу мне говорите, я помогу.

Войдя в дом, Василий зажёг свет и обвёл взглядом большую комнату, ту, в которой жил. Дощатый стол, рядом одинокая табуретка, тюфяк с сеном на кровати, вот и вся обстановка. Даже простыней нет, а он – гостей звать! Да какие там простыни, веника в доме и то нет… Василий, шаркая по полу стоптанными кирзачами, принялся сгонять в угол валяющиеся всюду окурки. Но тут же остановился, поражённый простой мыслью: а ведь позови он сейчас соседей в дом, они бы не пришли. Мужик, может, и зашёл бы из приличия, а она – нет.

– Культурные!.. – пробурчал он, косо сел за стол и потянулся за бутылкой.

* * *

К декабрю работы на току закончились, и Василия отправили сначала в отпуск, а потом в отгулы, которых он много заработал в пору сенокоса. Свободное время Василий сидел дома. Скучал. От тоски даже пробовал искать баб-Машин клад: рылся на чердаке, ковырял землю в пустом подполе. Ничего не нашёл. Потом съездил в Доншину, постоял возле винного. Водку давали по талонам, а свои талоны он пропил давным-давно. Вернулся домой ни с чем.

И дом уже не радовал Василия. Неуютен был и гадок, весь провонял грязным бельём и табачной копотью. Главное же, не принёс ни уважения, ни счастья. Тысячу раз прав был Селёха. Лучше без дома, да на людях. Как когда-то: он стоит среди клуба, а парни, теперь уж почти все разъехавшиеся в Дно, Псков, а то и в Ленинград, толпятся вокруг, уважительно задают один и тот же вопрос:

– У тебя чо, верно трактор в бочажине утоп?

А он отвечает, сплёвывая на пол:

– Спрашиваешь тоже…

Знала бригадирша, чем достать его. Упекла в гнилое Замошье. И не в деревню даже, а на выселки. Где тут деревня?

Василий вышел из дому. Вроде не поздний час, а на улице темень и тихо как на кладбище. Спят старухи. Им теперь до самой могилы больше делать нечего.