Мёд жизни (Сборник)

После обеда снова мылась посуда, потом мама драила полы, потому что не управилась с ними утром, или купала в ванне сына, чтобы он тоже не зарос грязью, или принималась гладить бельё. Наблюдать, как мама гладит простыни и майки, было очень интересно. Тяжёлый утюг порхал в её руках словно сам по себе, и куча белья на диване быстро превращалась в несколько ровных, горячо пахнущих стопок. В этом действе явно скрывалась какая-то тайна, которой он не мог постичь, но готов был часами наблюдать за плаванием утюга по белому морю пододеяльников.

Когда часы на стене отзванивали приход вечера, они с мамой ужинали и долго пили чай с вареньем. И опять мама мыла посуду, а перед сном читала сыну книжки. Вскоре он засыпал, а мама оставалась ещё почитать, но уже не сказки, а свои толстые книги с маленькими и трудными буквами.

Так время и шло, заполненное по преимуществу мытьём посуды.

Случалось, что после обеда мама затевала стирку. Ванна наполнялась мокрым бельём, запах мыла и порошка вырывался в прихожую. Мама колдовала над тазом, красная и распаренная, а он на это время прятался в своей комнате, но играми не увлекался, прислушиваясь, чтобы не пропустить самого главного. Вот хлопнула дверь, жестяным звуком брякнул таз. Пора!

Мама снимает с гвоздика связку больших ключей, отпирает одним из них дверь, берёт таз с выкрученным бельём и отправляется на чердак развешивать бельё на туго натянутых верёвках.

На чердачной площадке было две одинаковых двери. Мама отпирала одну из них, входила туда и начинала развешивать выстиранное. А он отправлялся в манящее и загадочное путешествие.

Чердак наполняли удивительные и редкостные вещи: увязанные пачки старых журналов, сломанный велосипед, вихляющий восьмёркой переднего колеса, трюмо с расколотым зеркалом, примус, высохший до зелёной патины, но всё же пахнущий москательной лавкой, патефон с торчащей из-под диска пружиной, но зато с полной коробочкой запасных иголок. Великим счастьем было перебирать эти сокровища, но ни разу он не взял ничего и не унёс вниз. Всё это принадлежало чердаку.

Чердак делился на два помещения, большинство барахла было стащено в дальнюю часть. Мама туда не заходила, лишь кричала сыну, чтобы он не подымал пыль, а то ей придётся всё перестирывать.

Один раз он спросил, куда ведёт вторая чердачная дверь.

– А туда же и ведёт, – ответила мама, – в твою барахолку. Просто с той стороны дверь завалена. А то можно было бы открыть. Видишь, на связке три ключа: один от квартиры и два от чердака.

Выходит, что и чердак у них тоже был смежно-изолированным.

К тому времени он уже подрос и сам читал по вечерам книги: про индейцев, мушкетёров и собаку Баскервилей. А днём помогал матери, потому что она стала быстро уставать и не успевала одна переделать все дела. Постепенно в его ведение перешли тряпка для пыли и шумливый пылесос, затем – мытьё посуды и, наконец, – стирка. Только готовить обеды и гладить бельё мама продолжала сама, хотя он давно умел сварить харчо, состряпать макаронную запеканку и густой кисель, который вкуснее всего есть ложкой. Гладить тоже научился и прекрасно справлялся со всеми делами, когда мама прихварывала.

Казалось, такой жизни не будет конца, но однажды мама неожиданно выключила утюг, оставив на доске недоглаженную сорочку, держась рукой за стену, ушла в свою комнату, легла на неразобранную кровать, прямо на покрывало, закрыла глаза и больше уже не двигалась.

Оставшись один, он не стал ничего менять в маминой комнате, он вообще перестал заходить туда, словно мать ещё лежала там, на неразобранной кровати, и, закрыв глаза, отдыхала от бесконечной работы.

В остальном его жизнь протекала по прочно установленному распорядку. Он просыпался, готовил завтрак, мыл посуду, занимался уборкой, приносил из кладовки продукты, варил обед, мыл посуду, стирал, гладил или устраивал генеральную чистку квартиры, разогревал ужин, мыл посуду, немного читал перед сном и ложился в постель. По утрам пил какао, за ужином – чай с облепиховым вареньем. Мамины книги остались запертыми в её комнате, а он, как и прежде, читал про индейцев, мушкетёров и похитителей бриллиантов.

Отправляясь после стирки на чердак, он уже не заходил в его дальнюю часть, былые сокровища потеряли привлекательность, да и времени не было копаться в изломанной рухляди.

Зато всё чаще случалось, что вечером он не мог сразу заснуть и, лёжа под одеялом, вспоминал или просто думал о чём-нибудь. В тот раз среди прочих необязательных воспоминаний припомнилось почему-то, как он давным-давно нашёл на чердаке фотографический портрет с расколотым стеклом и треснувшей рамкой. С фотографии улыбалась незнакомая женщина. Он притащил портрет маме и спросил, кто это, но мама лишь пожала плечами, продолжая растряхивать наволочки и развешивать их на верёвки. Тогда он не получил ответа, а на следующий раз портрет куда-то запропастился, и постепенно он забыл о нём. И вот теперь незнакомка вновь взглянула на него из темноты, дразня воображение неразгаданной тайной.