Мёртвая свадьба

Развернулась широкая волна, зашуршала о пластиковый борт лодки – серая на красный. Вёсла по всем правилам вставлены в уключины, лопастями подняты на корму, берись за ручки да греби. Греби сильно, следи, как нос разрезает Онегу, как ладно несётся лодочка по воде, чувствуй, как радостно напрягаются мышцы, как соскучились они по такой работе.

Толик уже увидел себя на лавке, ладони обхватили рукояти вёсел, зашипела волна, ударил ветер в лицо.

Вода… что-то было с ней связано.

Остаток стакана Толик плеснул на смутный силуэт у окна. Знал, что не попадёт – через всю комнату, – но сидящий вдруг взвился. Толик успел рассмотреть, что не пледом он накрыт, что это сами ноги у него мохнатые, со странно выгнутыми назад коленями, а обут он в чудныˊе коричневые ботинки на толстой подошве. И цокала эта подошва – ну чистые копытца.

Гость метнулся к кровати, заставив Толика вжаться в стену, больно удариться затылком о нарисованную лодочку, а потом прыгнул обратно и выскочил в окно. Чёрный хвост с кисточкой мазнул по воздуху, породив неприятный хлёсткий звук. Окно само собой закрылось.

Толик медленно сел. Сердце колотилось в горле, в голове, в плечах. От этого казалось, что комната вместе с ударами сердца пульсирует – тух, тух, словно картинка пытается вбиться ему в мозг.

«Тух, тух, тух», – забарабанило, и Толик подпрыгнул, уверенный, что это возвращается хвостатый, а вода кончилась. Есть только та, что разлилась по лодочке на стене, но и эта готова подхватить судёнышко с Толиком и унести к горизонту.

– Толька!

В окне мелькнуло что-то тёмное.

Вернулся!

Толик сжал стакан, не в силах сообразить, где он сейчас, вот прямо сию секунду возьмёт воды. Хоть плюй в этот стакан, хоть кровь лей.

– Толян!

Лица мелькали за окном, слышался смех и топот. А потом во дворе раздался голос матери:

– Не пущу! Уходите! Вон, я сказала!

Но никто уходить не собирался. Топот на крыльце, шум и смех в сенях, грохот двери на кухне.

– А ты чего? – появился из-за шторы утопленник. Это был один в один он – чёрный картуз, красный цветок за хлястиком, белая рубаха.

Толик метнул в него стакан и прикрылся подушкой.

– Ты чего? – удивлённо повторил утопленник, превращаясь в Игорька.

– Я же говорила – здоров! – нырнула у Игорька под локтем Ритка. Она была в сарафане, белой рубахе и венке из травы на голове. Под ногами у неё захрустело стекло разбитого стакана, но она отодвинула его сапогом, даже не обратив внимания, – подумаешь, тут каждый день стаканы и тарелки бьют.

– Уходите! – кричала на кухне мать, но вдруг зазвучала музыка, знакомая мелодия кадрили. Штора распахнулась, и в комнату огромными шагами ворвалась фотограф Анна в синих шароварах и свободной жёлтой рубахе. Сделав широкий жест рукой с телефоном, откуда и неслась кадриль, крик- нула:

– А это мы! Сейчас снимать тебя будем!

– Мы только на кухне, – слышался из-за занавесок голос Наташи. – Мы уже отработали улицу и коровник. А здесь печку возьмём и стол.

– Какой стол? – взвыла мать.

Взметнулась музыка. Около Толиковой кровати появилась Сонька. Шмыгнула носом.

– Чего ты? Вставай, – дёрнула она с него одеяло. – Переодевайся. Мы все уже в костюмах, – она развернула подол своего сарафана. – Как тебе?

– Во что переодеваться-то?

Толик ничего не соображал. На нём сейчас были трусы и футболка, в таком виде перед народом не покажешься, поэтому оставалось лишь отбирать у Соньки одеяло, тянуть его к подбородку да глупо хлопать ресницами. А ведь и тапки его где-то под кроватью, до них ещё тянуться. Всё один к одному не сходилось.

– У нас тут много чего есть, – сообщила Сонька. – Катька! Неси!

Толстая Катька, напирая животом, продавила в комнату стоящего на пороге Коляна и внесла чёрные сапоги с чёрными штанами и косоворотку.

– Мы с тобой будем муж и жена, – сообщила Сонька. – Сейчас свадьбу сыграем. Ты как будто за столом сидишь, а я тебе как будто подаю.

– Да! – завопила Анна. – Это будет хороший кадр. У нас и цветы есть.

И она продемонстрировала охапку только что сорванной травы. Колян дёрнул себе травинку, зелёная шелуха посыпалась на пол.

Толик обомлело смотрел на друзей, не в силах шевельнуться. Родилась мысль, что он ещё не совсем выздоровел и сейчас перед ним разворачивается бред.

– Чего вы на него уставились? – прогудел Колян, с наслаждением вгрызаясь в стебелёк. – Пошли на кухню, он переоденется.

– Переоденется! – завопила Анна, махнув охапкой травы, словно выметая всех за порог.

– Ты не тяни давай, а то нас твоя мать погонит, – напомнил Колян и тоже скрылся за шторой.

– Мы быстро! – звенел голос Наташи.

– Какое быстро? – уже не так агрессивно сопротивлялась мать. – Что вы делаете? Да что же это такое!

– Но почему вы не хотите? – уговаривала Наташа. – У вас же такой дом! Сами рассказывали, что отец рубил.

– Дед с дядькой, – недовольно поправила мать.

– Вот! Это когда было-то! До революции? – давила Наташа.

– Да уж в тридцатые это было. Как раз тогда разрешили строиться. Им лес выписали.

– Какой дом! – сыпала восторгами Наташа. – А печка! Это же какая знатная печка!