Мёртвая зона

– Сейчас он проверит, кто я такой, затем пройдется по журналу и перезвонит мне. Хотите чашечку… ах да, вы же не пьете.

– Нет, – сказал Джонни. – Я выпью воды.

Он наполнил бумажный стаканчик. Буран выл и барабанил в стекла.

За его спиной раздался виноватый голос Баннермана:

– Ладно, чего там. Вы правы. Я бы не отказался от такого сына. Когда моя жена рожала Катрину, пришлось делать кесарево. Ей больше нельзя иметь детей, врач сказал, что это убьет ее. Тогда ей перевязали трубы, а я сделал вазектомию. Для страховки.

Джонни подошел к окну и долго стоял со стаканчиком в руке, вглядываясь в темноту. Кроме снега, смотреть было не на что, но он не мог обернуться, иначе Баннерман сломался бы окончательно. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы почувствовать это.

– Отец Фрэнка работал на железнодорожной ветке Бостон – Мэн. Погиб, когда мальчику было лет пять. Пьяный полез сцеплять вагоны, и его буферами… в лепешку. Фрэнк остался единственным мужчиной в доме. Роско утверждает, что у него в школе была девочка, но миссис Додд быстро это дело поломала.

Ничего удивительного, подумал Джонни. Женщина, которая могла… прищепкой… собственного сына… такая ни перед чем не остановится. Тоже хорошая психопатка.

В шестнадцать лет он пришел ко мне и спросил, не возьмут ли его полицейским на полставки. Сказал, что с детства ни о чем другом не мечтает. Мне он сразу понравился. Я оставил его при себе и платил из своего кармана. Платил, сами понимаете, сколько мог, но он не жаловался. Готов был вкалывать задаром. За месяц до окончания школы подал рапорт с просьбой перевести его на полную ставку, однако в тот момент у нас не было вакансий. Тогда он устроился где-то на временную работу, а по вечерам ездил на лекции для полицейских в Горемский университет. Похоже, что миссис Додд и тут пыталась все поломать – не хотела оставаться дома одна, но на этот раз Фрэнк уперся… не без моей поддержки. Мы взяли его к себе в июле семьдесят первого года, и с тех пор он у нас… Вот вы мне говорите такое, а я как вспомню, что Катрина была там вчера утром, что она прошла в двух шагах от того человека… для меня это все равно что кровосмешение. Фрэнк бывал у нас в доме, ел с нами за одним столом, раза два мы оставляли на него маленькую Кэти… а вы говорите…

Джонни повернулся. Баннерман снял очки и вытирал глаза.

– Если вам и вправду дано все это видеть, мне жаль вас. Бог создал вас уродцем вроде коровы с двумя головами – показывали такую на ярмарке. Простите. Зря я вас так.

– В Библии сказано, что бог равно любит все свои создания, – отозвался Джонни. Голос у него слегка дрожал.

– Ну-ну, – кивнул Баннерман, потирая переносицу. – Оригинально же он решил продемонстрировать это, вы не находите?

Спустя минут двадцать зазвонил телефон, и Баннерман быстро снял трубку. Сказал два-три слова. Потом долго слушал. И старел у Джонни на глазах. Положив трубку, он молча смотрел на Джонни.

– Двенадцатого ноября семьдесят второго года, – выдавил он наконец. – Студентка. Ее нашли в поле у шоссе. Анна Саймонс. Изнасилована и удушена. Двадцать три года. Группа спермы не установлена. И все же, Джонни, это еще ничего не доказывает.

– Не думаю, что вам действительно нужны дополнительные доказательства, – сказал Джонни. – Поставьте его перед фактами, и он во всем сознается.

– А если нет?

Джонни припомнил свое видение у скамейки. Оно налетело на него с бешеной скоростью, словно смертоносный бумеранг. Ощущение рвущейся ткани. И сладкая, ноющая боль, воскресившая в памяти боль от прищепки. Боль, которая искупала все.

– Заставите его спустить штаны, – сказал Джонни.

Репортеры еще толпились в вестибюле. Едва ли они ожидали развязки или по крайней мере неожиданного поворота в деле. Просто дороги из-за снега стали непроезжими.

– Вы уверены, что приняли наилучшее решение? – Ветер отшвыривал слова Джонни куда-то в сторону. Разболелись ноги.

– Нет, – ответил Баннерман просто. – Но думаю, что вам надо быть при этом. Думаю, Джонни, будет лучше, если он посмотрит вам в глаза. Пошли, Додды живут всего в двух кварталах отсюда.

Они шагнули в снежный буран – две тени в капюшонах. Под курткой у Баннермана был пистолет. Наручники он пристегнул к ремню. Они и квартала не прошли по глубокому снегу, а Джонни уже начал сильно прихрамывать, хотя и не сказал ни слова.

Но Баннерман заметил. Они остановились в дверях касл-рокского трансагентства.

– Что с вами, дружище?

– Ничего, – сказал Джонни. Ну вот, теперь и голова заболела.

– Что значит «ничего»? Глядя на вас, можно подумать, что у вас сломаны обе ноги.

– Когда я вышел из комы, врачам пришлось их прооперировать. Атрофировались мышцы. Начали таять, как выразился доктор Браун. И суставы стали ни к черту. Все, что можно, заменили синтетикой…

– Это как тому типу, которого отремонтировали за шесть миллионов?

Джонни подумал об аккуратной стопке больничных счетов в верхнем ящике бюро у них дома.