Мёртвая зыбь

Но Декарт не сделал этого ни теперь, ни позже до конца своей жизни, став признанным философом и ученым. Он гоним был церковью за попытку, вместо слепой веры, доказать существование Бога алгебраически путем. Найдя приют при дворе своенравной шведской королевы Христины, он так и не вернулся к разгадке эпитафии на могиле Диофанта.

Однако, любой из читателей найдет эти две строчки и решение, как это сделал на обратном пути арабский звездочет Мухаммед Эль Каши.”

Костя Куликов задержался с ответным письмом, но оно было написано с таким жаром, что Званцев улыбнулся: как это бумага не загорелась?

“Ну, старче и задал ты мне перцу “Ни сна, ни отдыха измученной душе!“ Никогда не думал, что какая-то арифметическая задача может распалить так, что хоть в мартеновский ковш меня выливай искрящейся струей. Как поэт, я всегда свысока относился к математикам, занятым абстракцией в чуждом мне мире. И тут на тебе! Хватило меня так, словно ты новое стихотворение Есенина нашел, и прочесть не даешь. Должен был сам додуматься. Хотел тебе сразу ответить, что переоценил ты способности “любого из твоих читателей”, да гордость заела. Две недели, ходил, как ошпаренный, на ровной дороге спотыкался, ан не упал. Вернее, упал, за ковер зацепился и головой, ладно, о мягкий диван брякнулся. Тут меня и осенило предположить, что речь в эпитафии идет о целых числах (а твой герой и должен был так подумать). Тогда задачу можно сформулировать так: найти наименьшее целое число, делящееся без остатка на ряд чисел: 6, 12, 7, 2. А наибольший общий делитель и дети находить умеют. В нашем случае нужно перемножить 12 и 7. И получим ответ — 84 года.) Доживем ли мы с тобой, старче до такого возраста? А пишешь ты, как молодой. И думать заставляешь. Нет от тебя никому покоя, ни почившим в академических креслах, ни завистникам, кто тебя терпеть не может, ни тем, кто нежно любит, как неизменный друже твой — Костя”.

Глава пятая. Переписка

Читателю — мой ум и сердце,

Кто б ни был он, когда б ни жил.

И отзыв с сахаром иль с перцем

Мне лишь добавит новых сил.

Когда ж читатель вносит вклад

В задуманное мной творенье,

Я помощи такой не просто рад,

Она — души моей веленье.

Александр Казанцев

Константин Афанасьевич Куликов, всеми уважаемый краевед уральского города Миньяра, до пенсии работал здесь экономистом Метизного завода, эвакуированный сюда во время войны вместе с Главметизом. А Куликов покинул Белорецк и перебрался в Москву в Главметиз, чтобы быть поближе к родным жены и другу своему Саше Званцеву, но возвращен был Судьбою на Урал и остался там. Активист города, признанный уральский поэт и сильный шахматист, он гордился своей дружбой с известным писателем, но сам себя считал неудачником.

“Конечно же, неудачник по сравнению с тобой, старче мой, — писал он Званцеву. — Ты гордишься своими детьми, а я стыжусь из-за непутевого сына, уехавшего в Уфу и злоупотреблявшего там спиртным. Вот и сравниваю вое “прозябание”, старче мой, с твоей жизнью клокочущей, штормовой, когда ты оказываешься, то в Америке на Всемирной выставке, то солдатом Красной армии в первые дни войны, то военинженером на фронте Керченского полуострова, вплавь добираясь до Таманского берега, то полковником и уполномоченным правительства СССР в австрийских Альпах накануне Победы, то в Арктической экспедиции вместе с полярным Героем Кренкелем, то в путешествии вокруг Европы, то слушающим со своим другом, композитором Антонио Спалавеккиа в Кремлевском зале съездов космическую ораторию из их совместной оперы, то на трибуне в Кремле во время съезда изобретателей, то получающим особую медаль “Колесница прогресса” за изобретение сухопутных торпед, помогших прорвать Ленинградскую блокаду, удостоенных отдельного стенда в Музее боевой славы на Поклонной горе в Москве, то Олимпийским чемпионом с золотой медалью за шахматный этюд на спортивной Олимпиаде 64-го года в Израиле, то популярным писателем-фантастом с премию-призом “Аэлитой”, наконец. Я не способен на большее, чем это скучно перечислить, как твой биограф, кем я хотел бы быть, живя твоими интересами. Но нет лучшего биографа, чем ты сам. Я иной раз давал тебе советы, и горжусь, когда ты им внимал. Послушай меня и сейчас. Ты обязан все, что я перечислил, описать. Не хочешь мемуаров, пиши роман о другом лице, наделив его и чертами своими, и клокочущей жизнью. Пишу тебе, стараясь отвлечься…”

Отвлечься Костя хотел от тяжкого общения с вернувшимся пьяницей-сыном Алешей.

— Ты надолго? — строго спросил отец.

— Нездоров я, отец… И вот к маме… и к тебе…

— А как же работа твоя в Уфе?

— Нет у меня никакой работы, — махнул тот рукой.

— Ты же физкультуру преподавал.

— А-а! Шибзики! Выпить, видите ли, шиша им, нельзя. Выгнали меня.

— Когда? Почему отца не вызвал?

— Да, давно это было. Да и не предков это дело. Друзяги захохотали бы.