Мёртвое озеро

И он пишет письма. В их написании есть определенная схема, которую я вычислила, – и именно поэтому не хочу брать этот конверт в руки.

Я смотрю на конверт очень долго. Меня застает врасплох звук открывшейся входной двери и писк клавиш сигнализации, когда ловкие пальцы Ланни набирают шифр отключения, а потом заново включают ее.

Я не двигаюсь с места – как будто этот конверт может напасть на меня, если я отведу от него взгляд.

Ланни прячет ключи в горшке с цветком, проходит мимо меня к холодильнику, достает бутылку воды, с треском свинчивает колпачок и жадно пьет, потом говорит:

– Давай я угадаю. Безмозглый Коннор забыл включить сигнализацию. Снова. Ты не пристрелила его?

Я не отвечаю. Я не шевелюсь. Краем глаза я вижу, что она смотрит на меня и что ее поза меняется, когда Ланни понимает, что происходит.

Прежде чем я успеваю понять, что она задумала, моя дочь хватает со стойки конверт.

– Нет! – Я разворачиваюсь к ней, но уже слишком поздно: она уже поддевает клапан конверта ногтем, выкрашенным в черный цвет, и разрывает бумагу. Внутри лежит сложенный белый листок. Я протягиваю руку, чтобы выхватить письмо. Ланни отпрыгивает назад – гнев лишь усиливает ее ловкость.

– Он пишет и мне тоже? И Коннору? – вопрошает она. – Ты часто получаешь эти письма? Ты же сказала, что он никогда нам не пишет!

Я слышу в ее голосе обвинение в предательстве, и мне от этого больно.

– Ланни, отдай мне письмо. Пожалуйста. – Я пытаюсь говорить спокойно и властно, но изнутри меня захлестывает ужас.

Она изучает мои руки, покрытые по́том под голубым пластиком перчаток.

– Ради всего святого, мама, он уже в тюрьме, нет необходимости сохранять чертовы улики.

– Пожалуйста.

Ланни роняет вскрытый конверт на пол и разворачивает листок.

– Пожалуйста, не читай, – шепчу я, окончательно сломленная. Меня подташнивает.

У Мэла есть своего рода расписание. Он присылает два письма, которые идеально, замечательно соответствуют образу прежнего Мэла, за которого я вышла замуж: доброго, милого, веселого, вдумчивого, заботливого. В них воплощен тот человек, которым он притворялся, вплоть до финального заверения в любви. Он не заявляет о своей невиновности, потому что знает, что не сможет доказать ее – улики против него слишком неоспоримы. Но он может писать – и пишет – о своих чувствах ко мне и к детям. О любви, заботе и беспокойстве.

В двух письмах из трех.

Но это – третье письмо.

Я точно вижу момент, когда все иллюзии Ланни оказываются сметены, когда она видит монстра в этих тщательно подобранных словах. Я вижу, как дрожат ее руки – словно стрелка сейсмографа, оповещающего о землетрясении. Я вижу в ее глазах непонимание и страх.

И не могу выдержать это.

Я забираю письмо из ее руки, ставшей вдруг безвольной, складываю его и бросаю на стойку. Потом обнимаю дочь. На мгновение она напряженно застывает, а потом обмякает в моих объятиях, прижавшись горячей щекой к моей щеке; мелкая конвульсивная дрожь сотрясает ее тело, подобно электрическому току.

– Ш-ш-ш, – говорю я ей и глажу ее черные волосы, как если б она была шестилетней девочкой, боящейся темноты. – Ш-ш-ш, детка. Всё в порядке.

Ланни мотает головой, высвобождается из моих рук и уходит в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Я смотрю на сложенное письмо и чувствую прилив ненависти, такой сильный, что он едва не раздирает меня изнутри. «Как ты посмел? – думаю я, обращаясь к человеку, который написал эти слова, который так поступил с моим ребенком. – Как ты посмел, гребаный ублюдок?»

Я не читаю то, что написал мне Мэлвин Ройял. Я и так знаю, что там говорится, потому что читала это и прежде. Это письмо, в котором маска спадает и он говорит о том, как я разочаровала его, забрав детей и настроив их против него. Он описывает, что сделал бы со мной, если б получил шанс. Он изобретателен. Подробен. Отвратительно прямолинеен.

А потом, как будто это не он только что угрожал жестоко убить меня, Мэл меняет тон и спрашивает, как поживают дети. Говорит, что любит их. И, конечно же, он их любит, поскольку в его представлении они лишь отражения его самого. Не подлинные люди со своей волей. Если он встретит их сейчас, то поймет, что они не те пластиковые пупсы, которых он любил когда-то… они станут для него чем-то другим. Потенциальными жертвами, как я.

Кладу письмо обратно в конверт, беру карандаш, проставляю на конверте дату, а потом засовываю в другой конверт – большой, для возврата почты. Сделав это, чувствую себя лучше, как будто избавилась от бомбы. Завтра я отошлю весь пакет обратно, промаркировав его «Нет такого адресата»; у службы возврата есть заранее полученные инструкции – отсылать его срочным отправлением в Канзасское бюро расследований, агенту, который вел дело Мэла. Пока что КБР не сумело вычислить, как он ухитряется отсылать эти письма, минуя обычную тюремную процедуру досмотра. Но я все еще надеюсь, что они это сделают.

Ланни ошиблась относительно того, почему я надеваю перчатки. Нет, не ради того, чтобы сохранить улики. Я надеваю их по той же причине, по которой это делают врачи: чтобы предотвратить заражение.