Мёртвое озеро

Сначала поцелуй выходит осторожным, пока мы оба набираемся уверенности и вспоминаем, как это делается. Губы у него мягкие и сильные одновременно, и я не могу не вспомнить поцелуи Мэла, которые всегда были какими-то пластиковыми. Сейчас в наших действиях нет ничего заученного. Сэм целуется, как человек, который это и намеревается делать. На его губах ощущается глубокий, темный, вишневый привкус бордо. Этот поцелуй заставляет меня понять, как мало я знаю о жизни, как много я потеряла, выйдя замуж за Мэлвина Ройяла. Как много времени я напрасно потратила на него.

Сэм прерывает поцелуй первым и выпрямляется, тяжело дыша и не говоря ни слова. Я прислоняюсь к нему. Он обнимает меня, но я чувствую себя не в плену, а под защитой. В надежной крепости.

– Сэм…

– Ш-ш-ш, – шепчет он мне на ухо, и я больше ничего не говорю. До меня доходит, что он так же напуган всем этим, как и я.

Когда фильм заканчивается, я провожаю Сэма до выхода. Когда он целует меня на крыльце, это ощущается как чудесное обещание того, что лучшее еще впереди.

* * *

На следующий день служба пересылки доставляет мне письмо. Я чувствую, как мой пульс ускоряется, но тревога намного слабее, чем прежде. Я все равно предпринимаю обычные меры предосторожности: аккуратно вскрываю конверт в синих пластиковых перчатках и использую кухонную утварь, чтобы развернуть и придержать лист.

Это второе из «добрых» писем в цикле, как и следовало ожидать. Слова Мэла стандартно-нормальны, словно маска человечности. Он пишет о книгах, которые прочел (он всегда любил читать, чаще всего книги о научных открытиях и тайных философских течениях), жалуется на отвратительную, безвкусную еду в столовой. Пишет, что ему повезло обзавестись друзьями, которые кладут деньги на его счет в тюремном магазине, так что он может покупать вещи, способные скрасить его существование в заточении. Рассказывает про своего адвоката.

Но дальше… с легким трепетом беспокойства я понимаю, что это письмо чем-то отличается от прочих. В нем есть что-то новое.

Когда я дочитываю его до конца, я вижу это. Оно подобно скату-хвостоколу, который наносит удар хвостом, глубоко вонзая в плоть жертвы зазубренный шип.

Знаешь, милая, больше всего я жалею о том, что мы так и не купили тот дом у озера, о котором так часто говорили с тобой. Похоже на рай, верно? Я почти вижу, как ты сидишь на крыльце в лунном свете и смотришь на ночное озеро… Эта картина дарует моей душе мир. Надеюсь, ты не делишь это ни с кем, кроме меня.

Я думаю о тех вечерах, когда сидела на крыльце, попивая пиво и глядя на рябь, бегущую по озеру на закате. «Эта картина дарует моей душе мир, – пишет он. – Надеюсь, ты не делишь это ни с кем, кроме меня».

Он видел нас – по крайней мере на фотографии. Видел меня и Сэма, сидящими вместе на крыльце.

Он знает, где мы.

– Мама?

Я вздрагиваю и роняю вилки, которыми придерживала письмо. Когда поднимаю взгляд, то вижу по другую сторону кухонной стойки Коннора, который пристально смотрит на меня. Позади него толпятся Билли, Трент, Джейсон и Дэрил, его друзья по настольным играм. Я и забыла, что сегодня четверг. Я собиралась сделать зефир с хрустящим рисом, чтобы побаловать их, но забыла и об этом.

Быстро складываю письмо, сую его обратно в конверт и снимаю перчатки, швыряя их в мусорное ведро, стоящее в углу. Положив конверт в свой задний карман, спрашиваю:

– Парни, как насчет перекусить?

Все они радостно вопят.

Все, кроме Коннора, который молча стоит, глядя на меня. Он знает: что-то не так. Я улыбаюсь, чтобы подбодрить его, но вижу, что эта улыбка его не обманула. С тошнотворным отчаянием я пытаюсь привести в порядок мысли, пока взбиваю зефирную основу с воздушным рисом и выкладываю в формочки, чтобы побаловать молодых людей. Я не думаю ни о зефире, ни о ребятах, ни о чем-либо еще, кроме одного: что делать?

«Бежать!» – кричат мне все мои инстинкты. Просто забрать фургон. Усадить туда детей. Бежать. Начать все заново. Пусть попытается снова найти нас.

Но холодная логика подкидывает мне факт: мы уже бежали. Мы бежали, и бежали, и бежали. Я вынудила своих детей вести неестественный, болезненный образ жизни, отрывая их от родных, от друзей, даже от них самих. Да, я делала это, чтобы спасти их, но какой ценой? Потому что, глядя на них сейчас, после целого года оседлой жизни, я вижу, как они расцвели. Выросли.

Бегство снова оторвет их от всех корней, и рано или поздно все хорошее в них завянет и сгниет от этого.

Я больше не хочу бежать. Может быть, причиной тому этот дом, который – несмотря на все мои усилия – стал нам домом. Быть может, озеро или тот покой, который я ощущаю здесь…