Мёртвое сердце (СИ)

Эванс видел его руки: по-мужски сильные, с длинными пальцами и аккуратными короткими ногтями. Под кожей ярко просвечивали тёмно-синие вены. Руки были аккуратными, словно новыми, не знающими тяжёлого физического труда. Красивыми.

Этими же руками он проламывал Эвансу грудную клетку, раз за разом. Опирался ладонями на стеклянные косточки, переносил на них вес и проваливался по самые запястья. Эвансу не было больно. Как всегда.

Мужчина наклонялся к нему, вдыхал глубоко, будто выискивая в запахе Эванса что-то приятное, но неуловимое. Коротко хмыкал, когда ощущал искомое — и отстранялся.

За эти мгновения у Эванса получалось увидеть его лицо — немного, самым краем мертвеющих глаз.

Длинные жёсткие ресницы, совершенно прямые. Подбородок без намёка на щетину. Впалые щёки, прямой нос, тяжёлые веки. И глаза — две спелых тёмных вишни. Глаза запоминались больше всего.

До того, как он наклонялся к Эвансу, были другие картины. Другие ощущение, про которые Эванс только слышал краем уха.

Секс.

Эванс не знал многого о сексе. От него получали детей, от него получали удовольствие. Раньше Эванс не думал, что эта сфера жизни когда-либо его заинтересует — он не мог представить себя с кем-либо в одной постели для такого рода… занятий. Особенно это не получалось с женщиной.

Он пытался представить себя с Лили — не вышло, хотя сестру он видел каждый день и даже знал, как выглядит она без одежды. Всё же, в одной комнате в приюте жили. Сестра оставалась сестрой, она в его фантазиях могла насмешничать, шутить, рассказывать какие-то байки и сказки, строить планы на будущее. Если Эванс убирал с её воображаемой фигуры одежду, то не-Лили отбирала у него одеяло, куталась в него и бурчала что-то вроде «Эванс, холодно!»

Совсем другие картины он видел с этим мужчиной.

В них он пылал. Кожа становилась открытой раной, любое прикосновение прошибало до холодного пота. Суставы выкручивало от внутреннего зуда, попытки вдохнуть немного воздуха проваливались, горло перехватывало спазмом. Яркое пятно оргазма смазывало весь мир вокруг до невнятных картинок, а потом этот волшебный, восхитительный мужчина наклонялся к Эвансу — раз за разом.

Это было настоящей пыткой, видеть подобные картины раз или два в неделю. Не было никакой точной периодичности в появления подобных видений, а потому Эванс ждал их еженощно. Он даже стал ложиться в кровать, потому что однажды замер на полночи посреди коридора в Блек-хаусе и тем самым перепугал Сириуса чуть ли не до панической атаки.

— Я тебя чую, — сказал мужчина однажды Эвансу. — Я чую, что ты здесь.

Эванс не смог никак высказать своего присутствия. Его хватило только на судорожную попытку посмотреть в эти восхитительные вишнёвые глаза, но собственные зрачки едва дёрнулись.

Этого оказалось достаточно. Мужчина радостно оскалился и наклонился ещё ближе. Его руки провалились в грудную клетку Эванса, крылья носа затрепетали от попытки насладиться только им ощущаемым запахом.

— Я тебя найду.

После Эванса вышвырнуло обратно в своё тело. Кровать, в которой он лежал, была холодной и идеально-выглаженной. Редкие складки на покрывале собрались только из-за Эванса, что наконец использовал мебель по назначению.

Он медленно сел, слегка подрагивающими руками пригладил волосы. Тело у него оставалось холодным, его не трогали никакие страсти разума. Оно не отзывалось ни на желание, ни на перенесённые ощущения. Пах ощущался как всегда — никак.

А в видении там был и жар, и зуд, и облегчение, когда тот мужчина опустился на член Эванса сверху. Потом становилось так хорошо, легко, тесно, приятно-влажно-умопомрачительно, что оставалось только закатывать глаза от удовольствия и выгибаться.

Но в видениях он был этого лишён — чужое тело его не слушалось и не двигалось, будучи под властью заклинаний мужчины с вишнёвыми глазами. Собственное тело не отзывалось, будучи совершенно мёртвым. Не помогали ни желание, ни магия, ни даже Лили, хотя сестра ударными темпами изучала некромантию и обещала «что-нибудь придумать». Он не говорил ей всего, однако намёками дал понять, что хотел бы чувствовать немного больше.

На улицу медленно наползал рассвет. Подкрадывалось первое сентября.

Эванс спустился в столовую и сел на диван у стены. Задумчиво баюкая медальон, — трофей, отобранный у старого домовика в этом мрачном доме, — Эванс размышлял.

Ему нравился этот мужчина с вишнёвыми глазами. Очень. Он ощущался родным, желанным, он должен был присутствовать в жизни Эванса. Им хотелось обладать, во всех смыслах. Потому что он был нужен Эвансу намного сильнее, чем Эванс был нужен ему.

Он ощущался так же, как медальон, как дневник, и, — немного, — как Квиррелл.

— О, щеночек! Ты давно здесь сидишь? Соскучился по Хогвартсу?

Эванс поднял голову, увидел Сириуса и вяло улыбнулся.

— Просто кошмар.

Тёплый, мягкий взгляд Блека тотчас стал обеспокоенным и острым.

— Тебе что-то надо? Полотенце, воду? Успокоительное? Нет, зачем здесь полотенце, оно не надо… Дин! Дин!!! Немедленно сюда!