Мёртвое сердце (СИ)

Дверь открыла Петуния. Увидев Лили, она коротко вскрикнула и отшатнулась обратно в дом, чем тут же воспользовался Сириус: Блек шмыгнул внутрь, затащив с собой Лили и Эванса, и захлопнул дверь. Сверху легла сеть заклинаний, та же, которая когда-то уберегала жителей улицы Магнолий от лишних нервов во время проведения прошлого ритуала.

— Лили? Лили! — лопотала Петуния, прижимая руки ко впалой груди. — Это ты! Боже мой, столько лет! Почти двадцать лет! Боже мой, Лили!

Растерянность в серых глазах Петунии медленно сменялась злостью и раздражением. Не желая тревожить собственные нервы, Лили махнула рукой — и Петуния упала на пол, как деревянный солдатик. Петрификус у Эванс всегда хорошо выходил.

— Ну и наградил же тебя Мерлин сестричкой, а? — непонятно пробормотал Сириус. — Ладно, что там с жертвой? Её используем или другого кого найдём?

— Я… я не знаю…

— Ладно тебе, Лилз, расслабься. Всё будет отлично. Я пока пойду подготовлю комнату для ритуала, а вы с Эвансом осматривайтесь, окей? Я быстро!

Он ушёл, оставив Лили один на один с обездвиженной женщиной. Хотя в своих чарах Лили была уверена, она всё же накинула на Петунию дополнительный морок — так, на всякий случай. Сама Эванс вышла из кухни, стремясь поскорее найти брата — с ним ей всегда было спокойнее.

Эванса она обнаружила почти сразу. Брат стоял около лестницы на второй этаж, рассматривая щеколду на чуланчике под ступенями. Выражение лица у Эванса было… сложное. Лили не смогла бы навскидку сказать, что тот чувствует.

— Ты как? Всё в порядке?

— Кажется, я в этом доме жил. До приюта.

Лили с недоумением оглянулась по сторонам. Не было ни одного намёка на то, что Эванс мог жить здесь: никаких фотографий или памятных детских вещиц. Ничего.

Поэтому сомнение в голосе Лили было вполне различимым:

— Серьёзно? Не путаешь? Тут все дома на одно лицо.

Эванс поднял руку, — медленно, будто снова был тем недотрупом, лежащим в приютской комнате, — и указал пальцем в крохотное пятнышко возле плинтусов, ровно под щеколдой.

— Я здесь… игрушка. Я сломал игрушку, когда был маленьким. Яркую… то ли кольца были, то ли кубики — не помню… они никак не складывались, и я разозлился, и… они разлетелись. Магический выброс. Тут остался скол от игрушки…

Скол был совсем крошечным; если бы Лили не знала, куда смотреть, то сама бы ни за что его не нашла. Возможно, поэтому эта памятная примета осталась на своём месте, а не была замазана или закрашена.

— Потом дядя, кажется, его зовут Вернон, наступил на игрушку… что же это было, кольца или кубики? Там можно было передвигать детальки, но дядя наступил так, что железка погнулась, и больше ничего не двигалось. Это была единственная моя игрушка…

Он замолчал, угрюмо рассматривая пятнышко. На бледном лице Морри такое выражение выглядело угрожающе.

— С тех пор началось. Раньше меня просто не любили, потом стали ещё и бояться. Дядя иногда бил… не часто, как бьют и других детей, но он был сильным и напуганным…

Лили понимала, о чём он. В передачах про животных дикторы часто упоминали, что испуганные звери намного опаснее разозлённых, потому что не контролируют себя совершенно. Чтобы хоть как-то поддержать брата, Лили взяла его за руку, но Эванс не ответил на это прикосновение, будто не заметил его.

Вместо этого он вдруг сильно дёрнул себя за белую прядь волос, словно пытался выдернуть клок.

— Всё дошло до этого. До красных волос. Я ненавидел своё отражение и захотел, чтобы оно… чтобы я не был собой. И я стал другим. Глаза только… я оставил их зелёными, потому что в нашу первую с безликим встречу… он… он сказал, что у меня глаза цвета смерти.

Сердце у Лили разрывалось от боли, дыхание перехватывало от нежности и тоски. Чувства были такими сильными, что она поспешила их выразить, чтобы они не порвали её изнутри: обняла Эванса со всей доступной силой. И, хотя брат не отвечал на её прикосновения, Лили была уверена, что ему они нужны.

— Всё хорошо, Эванс, всё хорошо, всё будет хорошо… сейчас перенесём душу в твой камень, зарежем для этого кого хочешь, хоть весь городок вырежем. Я сама запущу руки в рёбра Петунии и её муженька, я вытряхну мозги их ребёнка тебе на ладони, что угодно сделаю, мой хороший. Я люблю тебя, Эванс, и Сири любит, и даже твой вишнёвый — он тоже любит. Всё хорошо, мой милый, мой любимый ребёнок.

Голова у Лили раскалывалась, сердце сжималось, под рёбрами кипела ярость и плакалась тоска. Перед глазами мелькали картинки жизни прошлой Лили Эванс, с сестрой Петунией, с полётами и качелями, с Джеймсом Поттером…

Эти воспоминания ничего не стоили и, мелькая, снова покрывались ржавчиной — чтобы та разъела их до конца. Той Лили Эванс, любящей свою сестричку, больше не было.

***

Фотография на могиле мисс Оллсандей выцвела, словно кто-то аккуратно подтирал её ластиком. Эванс практически не смотрел на улыбку старухи, безучастно разглядывая кладбище вокруг. Его снова красные волосы выделялись среди английской непогоды ярким, привлекающим внимание пятном.