Мёртвое сердце (СИ)

— Ты так и будешь лежать, уставившись в потолок? Нет, большинство моих знакомых ничего сверх этого не делают, но, знаешь ли, на тебя я надеялся…

Эванс медленно моргнул, очищая глаза от налетевшей пыли. В тёмном огромном зале фигура безликого приобретала неясные очертания, подёрнутые светловатой дымкой. Этот странный туман стекал с высокой фигуры прямиком на пол, затем вновь поднимаясь от ног к макушке.

За движениями дымки Эванс наблюдал вечность.

— Почему я не могу просто продолжить лежать?

— Можешь, — мужчина обошёл Эванса кругом, внимательно рассматривая мальчика. — Можешь, конечно.

Он остановился рядом со слизеринцем, так близко, что стоило Эвансу лишь протянуть руку — и мальчик смог бы ухватить беловолосого за чёрные брюки. Желания такого, конечно, у него не возникло, и безликий отошёл от него, недовольно хмуря тонкие вроде бы брови. Глаза его, блеклые почти до белизны, чуть заметно светились в темноте.

— Можешь, — повторил безликий задумчиво. — Но тогда чем ты будешь отличаться от мертвеца или того же поднятого из могилы трупа? Ты гниёшь, не так ли? Да, точно. Не хочешь ничего, ничто тебя не интересует, а сестра твоя всё чаще вызывает раздражение своим живым энтузиазмом. А теперь ещё и двигаться совсем не хочешь. В тебе нет любопытства, но всё ещё есть магия. Крохи, но их хватает. Но, знаешь, почему ты мёртв? Не потому, что хочешь, как и любой другой труп, лежать безмолвно и думать о всяких глупостях, нет. У тебя нет цели. Возможно, ты всё же чего-то хочешь, Эванс? У тебя есть какое-то желание, неизвестное мне? Почему ты всё ещё жив?

Мальчик вздохнул. Никакой пользы это действие не принесло, но он вновь ощутил вонь псины, к которой, как оказалось, невозможно привыкнуть. На мгновение ему вспомнились совсем другие запахи: еды, цветов, свежести, машинного масла и книжной пыли. Те, что преследовали его всю жизнь, которые он не ощущал, пока не наступила эта всепоглощающая стерильность.

Ради них ли он живет? Нет, пожалуй.

Шершавость камня, нежность лепестков цветов, скольжение грубой ткани по ладони — всё это было ему недоступно. Уколы боли оказались в прошлом, давно, и те жалкие отголоски ощущений, чувств и прикосновений, которые Эванс мог чувствовать всего раз в год, в день мёртвых, и рядом не стояли с оригиналом. И вряд ли выйдет вернуть то, что давно утеряно — и стоит ли?

— Молчишь… Ты ведь ничем не отличаешься от простых мертвецов, верно? А мёртвым совсем не место в мире живых, — мужчина внимательно рассматривал узор трещин на огромном волшебном зеркале. — Вечно они трескаются. Юный Мастер, слышишь меня? Слышишь. Страж… проводит тебя. Кербер!

Прежде чем исчезнуть, мужчина поймал взгляд слизеринца и покачал головой. Безликий выглядел разочарованным. Эванс когда-то давно, когда он ещё жил в доме Дурслей у своей тетки, видел это выражение лица у соседского мальчика, когда у того умер любимый питомец, то ли кот, то ли морская свинка. Ребёнок стойко перенёс потерю, не проронив ни единой слезинки, но в глазах у него было такое разочарование, что Эванс даже пожалел его тогда.

Запах обострился до такой степени, что мальчика стало тошнить. В зале он больше не был один: огромная тварь, которую он уже видел в третьем коридоре, соткалась из теней. Больше всего это животное было похоже на исполинских размеров собаку неопределённой породы. Челюсть у псины была тяжёлой и квадратной, и крупные мутные капли слюны стекали из пасти по влажной блестящей шерсти морды, прежде чем упасть на пол и прорости странными на вид растениями.

Путь Твари был устлан цветами.

Она ступала так мягко и неспешно, что красноволосый, даже со своим острым слухом, не мог услышать её шагов. Все мысли мальчика были заняты тем, что, когда он впервые встретил этого пса, головы у него было три, а сейчас — лишь одна, но та самая, что смогла схватить его за икру и оторвать кусок мяса, так и не выросший снова.

— Ты ведь даже не боишься, — прошелестела Тварь, склоняясь над ним.

Собака разинула пасть, и мальчик ощутил, как острые кривые зубы медленно и нежно погружаются в его плоть. Тело сковала неожиданная судорога, и ребенок забился, ощущая, как застывшая было в его венах кровь вдруг начинает свой бег, принося с собой страдания и боль в каждую клеточку организма. Эванс глухо застонал, упираясь руками в собачью пасть и пытаясь отпихнуть её от себя; от накатывающей, точно волны во время прибоя, боли, у маленького волшебника немели руки и ноги, а его собственные стоны заглушали голоса, звучавшие у него в голове.